Журнал ПОэтов № 2 (27) 2011 г.

 

Ген Тургенева

 

 

 

----------------------------------------------------------------------

 

Константин Кедров

доктор философских наук

ДООС – стихозавр

 

 

Поэт в прозе, прозаик в поэзии

 

 

Тургенев создал новый жанр – стихотворения в прозе. У него это называлось «Senilia» (старческий бред). Видимо, только в бреду можно обогнать свое время на все времена. Он обессмертил строку поэта Мятлева «как хороши, как свежи были розы», вырвав ее из силлаботонической бормоталки. Здесь перед нами поэт 21-го века. Поэтические клипы Тургенева одновременно раскрепостили и поэзию, и прозу 19-го столетия. Нигде он так не современен, как в «Senilia».

Его называли своим учителем Флобер, Томас Манн, Хемингуэй. Его стилистика оказала огромное воздействие на всю русскую и мировую литературу. Генри Джеймс написал свой роман «Два портрета» как прямое подражание Тургеневу. У Томаса Манна на столе стояли портреты двух заклятых соперников – Толстого и Тургенева. Хемингуэй обожал «Записки охотника» и написал ремикс «Зеленые холмы Африки». Мюссе, Флобер, Мопассан восхищались и отнюдь не платонически тонкостями тургеневской прозы. Именно тонкостями.

Лев Толстой начинал как ученик Ивана Сергеевича. Вконец разругался со своим учителем из-за его либеральных взглядов и европейской ориентации. Но перед смертью написал «Рубку леса» – явное  подражание Тургеневу, не говоря уж о «Холстомере» или притче «Хозяин и работник».

Многие ли сегодня способны оценить тонкости тургеневского импрессионизма? Его воспринимают сюжетно, прямолинейно, а потому вообще не воспринимают. И все же «Муму» стала архетипом и анекдотом. А это уже свидетельство гениальности. Анекдот «я только «Муму» читал, будешь гавкать – утоплю» дорогого стоит. Чтение сегодня для многих начинается с «Муму», ею же и заканчивается. Тургеневу удалось создать притчу о щенке и немом. Лев Толстой всю жизнь мечтал написать что-нибудь такое же простое, как мычание, но его рассказы притчами и анекдотами не стали. В анекдот вошла только Наташа Ростова. Секрет популярности «Муму» – в ее метакодовой основе. Вот строки в финале: «…видел перед собой белеющую дорогу – дорогу домой, прямую как стрела; видел в небе несчетные  звезды, светившие  его  путь, и как лев  выступал  сильно  и бодро…» Белеющая дорога – Млечный Путь. Герасим – Лев (созвездие Льва). Муму – месяц в последней фазе, тонущий в Млечной реке. По правилам метакода через три дня он выплывет новым месяцем. Поэтому «Муму» читают и перечитывают в надежде на благополучный финал.

Что объединяло Тургенева и Толстого, так это полное непонимание русского характера и русской жизни. Русский мужичок, «сеятель и хранитель», «богоносец хренов» подложил им в 1917 большую жирную свинью.

Кротким мужичком грезил и заклятый враг Тургенева ­– Достоевский. Вот уж кто не мог уснуть, не обругав Тургенева. В Тургеневе Достоевского раздражало все: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Он смотрел на Тургенева, как Базаров на Павла Кирсанова. Почему у него что ни цветок, то какой-то «дрок»! «Кто-нибудь видел дрок?» – с пафосом восклицал Достоевский. Кто-нибудь не видел, а Тургенев видел.

Два великих хита – «Дворянское гнездо» и «Отцы и дети» – почему-то не вышли на мировую арену, несмотря на мировую славу Тургенева. Между тем «Отцы и дети» – это новое слово после библейской притчи о блудном сыне и явная полемика с ней. Блудный сын возвращается в отчий дом и там погибает. Сыновья, погибающие в отцах, – это тревожное предчувствие Ивана Сергеевича. Бунт против мировой культуры отнюдь не кончился нигилизмом.

 

         Видео http://www.youtube.com/watch?v=Td2hfXZey8E

На съемку телефильма «Отцы и дети» по моему сценарию Смоктуновский примчался взмыленный, опоздав где-то на полчаса. Виновато потупился: «Простите великодушно, я прямо с репетиции».

Фильм снимали в Останкинском парке. Сценарий, как я понял, Смоктуновский прочесть не успел даже по дороге.  Поэтому сходу стал играть Кирсанова и был крайне удивлен, когда выяснилось, что ему следует играть не только дядю и отца Аркадия, но и отца самого Базарова. То есть не конкретного отца, а отца вообще.

Вернее, всех отцов, убивающих своих детей. Таков был замысел сценария. Вместо дуэли Базарова с Кирсановым была дуэль отцов и детей. Сначала, обмениваясь репликами спора из романа, «отцы» и «дети» (Михаил Филиппов) по очереди целились друг в друга. А затем выстрел Смоктуновского – и Филиппов убит.

Сегодняшние базаровы именуют себя антиглобалистами, но суть от этого не меняется. Умница был Тургенев. Не случайно его мозг оказался анатомически самым большим из всех великих мозгов, извлеченных для изучения. Он и сейчас хранится в огромной банке, но вряд ли откроет нам тайну гениальности. Поговорка «пишет, как курский помещик», вошла в обиход после Тургенева.

Его приевшийся со школы гимн русскому языку слегка отдает сюром.  Почему это вдруг писатель разразился таким панегириком не России, а ее языку?  Пусть над этой загадкой бьются лингвистические философы, но Тургенев прав. Великим, могучим, правдивым и свободным оказался именно язык. Может быть, не только в начале, но и в конце было Слово? Устарело все, кроме языка. Язык, как музыка, не устаревает и не ветшает. Тургенев создал мировую империю русского языка. Настолько мировую, что Европа даже не заметила, что читает его в переводах.

Тургенев подарил России два понятия: «нигилизм» и «дворянское гнездо». Одно другому противоречит. Если жив Базаров, то гибнет дворянское гнездо. А если гибнут дворянские гнезда, то разрушается вся Россия. Дворянское гнездо – это сердце интеллигентного человека, но вылетают из этих гнезд нигилисты.

Нигилизм в поэзии это прекрасно. Если бы Базаров был поэтом, он стал бы Маяковским: «Славьте меня! / Я великим не чета. / Я над всем, что сделано, / ставлю "nihil". / Никогда / ничего не хочу читать. / Книги? / Что книги!» Но сами строки эти свидетельствуют, что читал Маяковский «Отцов и детей».

 

 

Тише логоса

 

бытие продолжается там где нас нет
это кажется странным и диким
иногда возвращается шепот ко мне
и во мне отражается криком

бесконечность нам видится как пустота
где нас нет и не будет конечно
я сбиваюсь когда я считаю до ста
ну а тысяча вовсе кромешно

бесконечность свернувшись в клубок пустоты
может в горле как вдох приютиться
голоса как висячие в небе мосты
в каждый звук я готов провалиться

все прозрачно и пусто избыток любви
перестал заполнять наши ниши
только львы это знают но знаете ль вы
тише логоса в голосе Ницше

 

 

Молитва

 

Дай мне Господи сил
Чтобы я не просил

 

 

* * *

Бездонная мысль не бездонна

Хоть бездна не ведает дна

В словах «Дон Жуан» – Донна Анна

А в Анне таится Жуан

 

Когда говорю тебе здравствуй

То черная ночь не черна

Весь мир превращается в завтра

А завтра наступит вчера

 

Весь мир превращается в небо

Но небо не может понять

Как можно обнять небом небо

Как небом все небо обнять

 

-----------------------------------------------------------------

 

Виктор Ахломов

ДООС – линзазавр

 

Спасское-Лутовиново

Середина 70-х годов ХХ века

 

 

 

----------------------------------------------------------------

 

В 1852-53 г. по личному распоряжению Николая I  Тургенев пребывал в Спасском в ссылке под надзором полиции.

----------------------------------------------------------------------------

 

«Я сходил большими шагами по дороге вдоль оврага, как вдруг где-то далеко в равнине раздался звонкий голос мальчика. "Антропка! Антропка-а-а!.." – кричал он с упорным и слезливым отчаянием, долго, долго вытягивая последний слог.

Он умолкал на несколько мгновений и снова принимался кричать. Голос его звонко разносился в неподвижном, чутко дремлющем воздухе. Тридцать раз, по крайней мере, прокричал он имя Антропки, как вдруг с противоположного конца поляны, словно с другого света, принесся едва слышный ответ:

– Чего-о-о-о-о?

Голос мальчика тотчас с радостным озлоблением закричал:

– Иди сюда, черт леши-и-и-ий!

– Заче-е-е-ем? – ответил тот спустя долгое время.

– А затем, что тебя тятя высечь хочи-и-и-т, – поспешно прокричал первый голос.

Второй голос более не откликнулся, а мальчик снова принялся взывать к Антропке. Возгласы его, более и более редкие и слабые, долетали еще до моего слуха, когда уже стало совсем темно и я огибал край леса, окружающего мою деревеньку и лежащего в четырех верстах от Колотовки...

"Антропка-а-а!" – все еще чудилось в воздухе, наполненном тенями ночи».

 

                        И.С.Тургенев «Певцы»

--------------------------------------------------------------------

 «О чем бы ни молился человек – он молится о чуде. Всякая молитва сводится на следующую: «Великий боже, сделай, чтобы дважды два – не было четыре!»

                       И.С.Тургенев «Молитва»

--------------------------------------------------------

 

Александр Городницкий

Санкт-Петербург

 

 

* * *

Электронной почты спеллинг,

В желтых листьях водоем.

Что сегодня не допели,

Завтра мы не допоем.

Набухают кровью вены,

Время движется вперед.

Телеграфному на смену

Электронный стиль грядет.

Осень рыжею волчицей

Атакует города.

Что сегодня не случится,

Не случится никогда.

Электронной почты спеллинг,

Свет заката на лице,

И уже берется пеленг

На невидимую цель,

Где ни ада нет, ни рая,

Но, возможно, есть ответ:

Существует жизнь вторая

После смерти или нет.

 

16.04.2010

 

** *

Ветер злей и небо ниже

На границе двух эпох.

Вся и доблесть в том, что выжил,

Что от голода не сдох.

Что не лег с другими рядом

В штабеля замерзших тел,

Что осколок от снаряда

Мимо уха просвистел.

Мой военный опыт жалок

В зиму сумрачную ту.

Не гасил я зажигалок,

Не стоял я на посту.

Вспоминается нередко

Позабытое кино,

Где смотрю я, семилетка,

В затемненное окно.

Гром разрывов ближе, ближе,

До убежищ далеко.

Вся и доблесть в том, что выжил,-

Выжить было нелегко.

 

10. 04. 2010

 

* * *

За железной стеной моей жизни прошла половина,

Среди диких народов, на этой земле коренных.

Мы привычно любили сухие грузинские вина,

Потому что по жизни не пробовали иных.

Для краев, где полгода свирепствует зимняя вьюга,

Где измученный пахарь калечил о камни соху,

Было Черное море пределом заветного юга,

И Марселем казался богатый когда-то Сухум.

Мы веками страдали от собственных наших утопий.

То, что дорого нам, за границей не стоит и грош.

Говорят, что и Пушкина ценят не слишком в Европе,

Оттого что на Байрона он изначально похож.

Равнодушно внимая раскатам небесного гнева,

Как внезапной грозе, что воздушной тревоге подстать,

Мы не сдвинем на Запад свое азиатское небо,

И не сможем, увы, никогда европейцами стать.

Не дано нам с рожденья бассейнов и теннисных кортов,

Лишь колодец двора да заросший травой водоем.

Все, что нравилось нам, оказалось не первого сорта.

Мы до первого сорта навряд ли теперь доживем.

И уже на  закате, сыграть приготовившись в ящик,

На холодную землю ступая усталой ногой,

Утешаюсь я тем, что любовь к ней была настоящей,

Первосортной, единственной, – значит не нужно другой.

 

19.06.09

--------------------------------------------------------

 

Елена Кацюба

ДООС – libellula

 

 

Королевская реальность

 

 

В любом европейском языке слово «поэзия» от слова «проза» отличает буква  Р – тормоз, трос, якорь, крюк, мешающий взлететь. Летать опаснее, чем ходить по земле.  Поэзия ничего не обещает – она заманивает. Ей не нужно верить – ей нужно довериться. Проза предлагает меню из различных тем и обслуживает в соответствии с заказом. Она не претендует на душу читателя. Поэзия ничего не обещает и не дает – она просто изменяет ваш взгляд. До Клода Моне люди не видели кувшинок, то есть смотрели на них со стороны. Увидев кувшинки Моне, зритель становится частью пейзажа и смотрит не на картину, а из картины вместе с художником. До Данте ад был просто пугающим словом. После «Божественной комедии» он обрел статус реальности, поскольку стал фактом поэзии. И совершенно не имеет значения то, что Данте поместил в круги ада своих недругов. Этот элемент прозы стал поэзией, потому что люди перестали быть субъектами политики и стали поэтическими фигурами.

В том, что принято называть прозой, поэзии нередко больше, чем в том, что называют поэзией. Пушкин убил в своем романе поэта Ленского и оставил жить прозаика Онегина. И тем самым определил свою судьбу: жил, как прозаик, а умер, как поэт. 

Проза – факт литературы, поэзия – факт личной, а потому вечной жизни. Пройдя по Дублину «Улисса», читатель становится одним из героев Джойса. Так фильмы Феллини со временем становятся фрагментами личных воспоминаний. Проза – путешествие по существующему миру. Но «существующий» не значит «реальный». По-итальянски «reale» означает и реальный, и королевский. Поэзия выше существования, выше обыденности, это реальная реальность – королевская.

Когда Фауст заключал договор об остановленном мгновении, он еще не знал, что пространство дискретно. Оно состоит из частиц, которые дальше не делятся.  Мефистофель же об этом прекрасно знал, поскольку присутствовал в мире от сотворения. В мире бесконечного деления Ахилл не мог догнать черепаху, но квантовая механика представила мир состоящим из неделимых мгновений, и в ХХ веке Ахилл черепаху догнал.

Поэты, которые только по недоразумению причисляются к прозаикам, – Тургенев, Джойс, Пруст, Борхес, Павич – жили именно в такой реальности, где каждое мгновение есть вся жизнь.

Возвращаясь к Фаусту, напомню: Фауст – ученый, а не поэт, поэтому он с легкостью заключил договор. Ведь для ученого результат – только повод для дальнейшего исследования. Сегодняшнее открытие завтра устареет.

В мире чувств все иначе. Прекрасное мгновение, запечатленное поэтом, переживается снова и снова новыми людьми. Творец был поэтом – он создал мир из мгновения, которое назвал Словом.

 

Полностью текст опубликован на французском языке в журнале «Présage»  № 18, 2006.

 

 

Охота

 

О-хо-та!

Хо-хо – та,

что пуще неволи.

На волю пущенная,

стрелой

выбила «эль» из цели.

Где стоял  О Л Е Н Ь

                   О С Е Н Ь настала

                   Я С Е Н Ь ты стал

заменив собой «О» –

дерево-зверь, где олень затерялся рогами

пленник поляны – ему неволя пуще охоты

которая с грохотом

                 хохотом

                 гоготом

гонит оленя другого

трубя в рог:

«О-го-го-го!»

 

 

Дерево Тургенева

(анагриф)

---------------------------------------------------------------------

«Эти деревья, эти зеленые листья, эти высокие травы заслоняют, укрывают нас от всего остального мира; никто не знает, где мы, что мы – а с нами поэзия, мы проникаемся, мы упиваемся ею...»

                     И.С.Тургенев «Пунин и Бабурин»

-------------------------------------------------------------------

 

Сергей Бирюков

доктор культурологии

ДООС – заузавр

Халле, Германия

 

 

На тему Гнедова

                           У- безкраю

                                В.Гнедов

 

когда вотще каких годов

воскрылил Василиск Гнедов

и раптом разъерошил стаю

сим грозным

у-безкраю

 

что чудилось за этим У

какая мощь и неусыпность

и голодняк и ненасытность

и смерть Увы искуствууу

 

но все-таки ведь У-безкраю

Айги увидит Ю без Ю

и так провидеть жизнь свою

что и воскликнуть — уверхаю!

 

 

Теоретическое

 

стихотворенье написать нельзя

нельзя сложить из строчек сожаленье

но можно голосом по воздуху скользя

предстать  пред небом

как его творенье

 

закончено.

Вы ждете продолженья?

Киоск закрыт.

 

 

Исчерпывающая картина осени

 

сбоку от листопада

 

 

Романтическое

 

и снова Я — лирический поэт

отваги полон ты отвергнутый романтик

то бишь бог знает кто и с боку бантик

но только ты другого рядом нет

 

и потому со словом нет

рифмуется поэт

хотел бы пояснить

но потерялась нить

и критик мой презрительно скривился

он косточкой от рифмы подавился

бегу спасать и хлопать по спине

чтоб не загнулся по моей вине

и так уж без вины мы виноваты

а мир нарочно вылеплен из ваты

ау! аа — уу!

-----------------------------------------------

 

«…ясень по-русски очень хорошо назван: ни одно дерево так легко и ясно не сквозит

на воздухе, как он».

                 И.С.Тургенев «Отцы и дети»

 

Фото-графика Елены Кацюбы

 

-----------------------------------------------

Наталия Азарова

друг ДООСа

 

 

*   *   *

варварской  ровесницей

верёвкой  по  апрелю

                       сырость

сиреневая  как  тургенев

                       скоро

бабочкой  дорожной  петуха

                       опроверженье

изученный  расчёт  луча

                      в  поместьи

                          по  лицу

                              иисуса

обежали  луг

              свет  светск

навстречу  и  сбивая

                        скорость

                        воскресенья

 

Спасское-Лутовиново,

апрель 2010 г.

 

 

*   *   *

живу  в  бору  богатая  богами

                                      в  свободе-от

хорошо  расположена  невыраженность

                                                    деревьев

сохранно  место  для  нестрогой  роскоши

                                непрочей  и  неогромной

среди  домов  разросшихся  в  произвол

в  тени  расположишь  трон

хорошо  прослеживать  путь  коровок

                                бога  с  человеческим  лицом

непреснокудра  истина  и  ненапрасна

           осторожна  малым  сердцем

           сердцем  чаемая  плотность

           наизнанки  шкурки  мира

                  снованадеянность

               её     тёплые     швы

                     видишь  ли

               её  подбородок  лунный

бродит  бором  язык  до  дна

светлая  речь  в  её  видимой  бездонности

в  её  радостной  видимости

беззаборной  неиллюзорности

кожеликая

 

--------------------------------------------

«…эвто будет такой человек удивительный,  который придет;  а придет он,  когда наступят последние времена.  И будет он такой удивительный человек,  что его и  взять нельзя будет,  и ничего ему сделать нельзя будет: такой уж будет удивительный человек». 

             И.С.Тургенев «Бежин луг»

--------------------------------------------------

 

Александр Чернов

Киев, Украина

ДООС – днепрозавр

 

 

Esse homo

 

 

Лежать бы да лежать в краю, забытом Богом,
в каком-нибудь селе, где за оврагом горб,
но кто мог предсказать, что высунется боком
над оползнем крутым из вязкой глины гроб.

Истлевшие болты, гнилая древесина,
но в прахе детвора отрыла медальон,
и был на нем анфас изображен мужчина,
достойный кавалер беспамятных времен.

Уже давным-давно в помине нет именья,
и безымянным стал пустой фамильный склеп,
но чтобы оценить художника уменье,
достаточно взглянуть любому, кто не слеп.

В миниатюрах есть размах монументальный,
обыденной души внезапный разворот.
Эмаль заговорит, когда потомок дальний,
очнувшись, на себе рубаху разорвет:

«Мне тесно на ветру, а под землей – раздолье!
Но что во внешний мир проникнет изнутри?
Событий суета или тщета раздумья?
Последнее хотя б длиннее раза в три.

И пусть я убежден, что на подобном фоне
любая ерунда имела бы успех,
из глубины веков мне возразит Антоний:
– Это – был человек!»

-------------------------------------------------

 

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

-------------------------------------------------

 

Салават Кадыров

г. Верхний Уфалей

Челябинской области

 

* * *

Каждому дается одно лицо,
которое снимают фотографы
или срисовывают художники
слой за слоем, чтобы время
накладывало свой отпечаток,
удивляя нас на старости,
каким оно стало не нашим,
не родным своим, а другим.
Я не помню своего лица,
уже давно вылетела птичка,
унося его в небо времени,
куда я тоскливыми ночами
долго смотрю не отрываясь,
словно отыскивая себя...
-------------------------------------------------------------

 

Александр Еременко

Специально для ПО

 

* * *

Я спросил Тургенева Ивана,
ты же был Сергеич от и до,
как же ты не смог из урагана
вырваться Полины Виардо?!

Отвечал Сергеич осторожно,
я даю на отсеченье зуб,
а тебе насколько было сложно
вырваться из всяческих кацюб.

---------------------------------------------------

 

Александр Бубнов

доктор филологических наук

ДООС – палиндрозавр

Курск

 

 

! УМ У МЕНЯ НЕ МУМУ!

!МУЗЕ ВЕЗ УМ!

! МУЗЕ ВЕЗУМ!

 

 

ПОМЯНИ МУМУ

ПО МИНИМУМУ

------------------------------------------------------

 

Ганна Шевченко

ДООС – пчела

 

Татьяна

 

Татьяна вышла из подъезда и приготовилась. Как всегда, в одно и то же время, в одном и том же месте, ей под ноги бросилась ладная собака испанской породы, с длинными ушами, пушистым хвостом в виде трубы и большими выразительными глазами.

Псина передними лапами навалилась ей на колени, уткнулась мордой в подол юбки,  потом проскочила сквозь неё и исчезла.

Успев привыкнуть к ежедневным встречам, Татьяна так и не смогла себя настроить и не терять самообладание. Вздрогнув, простояв несколько секунд и поправив юбку, она направилась к метро.

А там, забившись в самый угол вагона, достала томик Тургенева и открыла книгу на нужной странице. Она перечитывала этот рассказ в сотый раз. Ей нужно было понять, почему призрак Муму является именно ей.

-------------------------------------------------------

 

Рисунок Игоря Ревякина

Специально для ПО

----------------------------------------------------

 

Владимир Миодушевский

Заслуженный артист России

г. Владимир

 

 

Муму

 

 

Мне папа прочитал рассказ

С названием «Муму».

И тот рассказ меня потряс,

Не знаю, почему.

 

Быть может, я люблю собак

И ненавижу зло,

Но отчего же, как же так,

Муму не повезло?

 

Исполнив барыни приказ,

Герасим утопил

Муму. Второй читаю раз –

Конец такой, как был!

 

Я ночью в самый поздний час

Ту книгу вновь возьму –

В живых, быть может, в этот раз

останется Муму?

 

 

Страшная новость

 

Вчера мне стукнуло пять лет

И я узнал – во мне скелет!

Он в организме моём скрыт,

Он у меня внутри сидит…

У всех людей он есть…

                                          и пусть!

Но свой увидеть я боюсь…

-----------------------------------------------------

 

ЛитературовИдение

 

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

 

 

Александр Люсый

кандидат культурологии

ДООС – текстозавр

 

 

Иван Тургенев и структура народного безмолвия

 

 

Из «Бориса Годунова» Пушкина мы знаем, что «народ безмолвствовал». «Записки охотника» Ивана Тургенева представляют структуру этого безмолвия во всей ее полноте.

Немота Герасима – не столько полное отсутствие речи, сколько ее инобытие. Безъязыкими являются барыня и люди из ее окружения – существа противоестественного, мертвеющего, немого, «немецкого» (откуда и происхождение слова «немец» в русском языке) мира. Совершив обряд жертвоприношения и исхода, Герасим обретает свободу – от людей вообще, полное онемение и погружение в природу как в породившую его утробу.

В рассказе «Ермолай и мельничиха» выявляется важная для понимания основной проблемы книги грань – «природность», первобытная простота, нечеловечность, «асоциальность» взаимоотношений в дореформенный период русских помещиков и их «людей». Обозначены два вида «природности» – одна из возможных форм естественной природности, которой может жить человек по своему выбору, и ее антитеза, установленные людьми бесчеловечные отношения рабства, исключающие ими признание друг в друге именно человека.

Барин-охотник открывает всем своим существом впаянных в природу Калиныча и Касьяна, которые не пытаются в ней обосноваться, так сказать, социализироваться. В итоге и сам он как бы В итоге и сам он как бы сливается с природой, «онатуривается» рядом со своими героями, что напоминает погружение Ильи Ильича Обломова в свою мифическую деревню, нутряное сосредоточие собственно нашего природно вроде бы неповоротливого, но в то же время жизненно наполненного бытия. «Касьян – предельное состояние крестьянского пантеизма. Но в нем-таки больше светлой возвышенности, чем в испуганной приземленности его односельчан. Ведь и они неприкаянные, бездомные «оторванцы» внутри природного тела, но состояние свое «идеологически» не освоившие, в отличие от Касьяна или Калиныча. Касьян (а вместе с ним и благодаря ему повествователь) не боится природных пространств, как боятся его односельчане и другие персонажи «Записок охотника». Он их в каком-то смысле духовное продолжение».

В свое время, на стыке XVIII – XIX вв. в Россию пришла мода на «ночную» (а потом и «кладбищенскую») поэзию. В первом случае важное значение для культурного самоопределения имеет  такой момент характеристики тургеневского Касьяна: «Можно сказать, что для него нет ночи в природе, в то время как в «Бежине луге» именно ночь пугает персонажей равнодушием и чувством непоправимого, могильного одиночества. Вообще, в нашей литературе, и у Тургенева в том числе, ночным своим состоянием природа пугает человека как раз тогда, когда он от природы отчасти отщепляется, пытаясь социальной определенностью преодолеть свою природную зависимость, стихийность, дремучесть». Во втором – достаточно обратиться к рассказу Тургенева «Смерть», в котором русский мужик умирает «удивительно»: «Состояние его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью; он умирает, словно обряд совершает: холодно и просто».

Художественно выраженные идеи «Записок охотника» можно подтвердить цитатой из письма Тургенева к Полине Виардо (1849): «…целая крестьянская семья выехала в телеге, чтобы заняться уборкой своего поля, расположенного в нескольких верстах от села; и вдруг ужаснейший град дочиста уничтожил все колосья! Прекрасное поле превратилось в грязное болото. Мне случалось проезжать мимо; все они безмолвно сидели вокруг своей телеги; женщины плакали; отец с обнаженной головой и раскрытой грудью ничего не говорил. Я подошел к ним, хотел было их утешить, но при первом моем слове мужик медленно повалился ничком и обеими руками натянул свою рубаху из грубого небеленого холста на голову. Это было последним движением умирающего Сократа: последний и безмолвный протест человека против жестокости себе подобных или грубого равнодушия природы. Да, она такова: она равнодушна; душа есть только в нас и, может быть, немного вокруг нас… это слабое сияние, которое древняя ночь вечно стремится поглотить. Но это не мешает негодяйке-природе быть восхитительно прекрасной, и соловей может доставить нам чарующие восторги, в то время как какое-нибудь несчастное полураздавленное насекомое мучительно умирает у него в зобу…».

Как апофеоз особого, непростого по составу своему качества безмолвия представлен рассказ «Певцы». Именно песня безмолвия проявляет не пробившиеся в обычной жизни таланты двух разных персонажей рассказа. Яшка-турок, черпальщик на бумажной фабрике у купца, вел жизнь тяжелую и безрадостную, хотя и «смотрел удалым фабричным малым и, казалось, не мог похвастаться отличным здоровьем». Его соперник, рядчик из Жиздры, «плотный мужчина лет тридцати… беспечно болтал и постукивал ногами, обутыми в щегольские сапоги с оторочкой» – и вовсе показался было повествователю изворотливым и бойким городским мещанином. Однако, когда они начинают петь, то оба на глазах преображаются. В голосе Яшки «была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала нас за сердце, хватала прямо за его русские струны».

Когда же охотник-рассказчик выходит из кабака, он попадает как будто бы в эпицентр природного безмолвия. «Все молчало; было что-то безнадежное, придавленное в этом глубоком молчании обессиленной природы». То есть природа либо затихла от только что услышанного, либо это только что пела устами певцов она сама, а спев, как будто бы устала, выдохлась, затихла. То ли это русский человек умеет так вслушаться и передать в песне глубинное природное начало; то ли это такова природа, которая проникает внутрь русского человека и творит в нем то, что захочет.

В подтверждение правильности рассуждений о формах безмолвной «природности» русского человека можно остановиться на итоговой зарисовке рассказа, своеобразном «рассказе в рассказе». Охотник уже уходил из деревни, спускаясь с холма на равнину, заполненную «волнами вечернего тумана», когда послышался зовущий «Антропка-а-а..» детский голос. Ему долго никто не отвечал, потом послышался ответ: «Чего-о-о-о?». первый из голосов «с радостным озлоблением» сообщает, что Антропку зовет домой отец для того, чтобы высечь. Второй голос больше не откликается. Социальное начало пытается взять верх над природным, поглотившим, как туман, маленького человека? – задаются вопросом авторы. Однако этого не происходит. То ли маленький во всех отношениях человек не пожелал высвобождаться из природных объятий, то ли само природное не отпустило от себя этого человека. В любом случае социальное оказывается слабее. Затерявшийся в тумане Антропка остается во власти благоволящей ему природной силы. Этот его миг бытия, вероятно, сродни душевно-природному пению певцов 

Вероятно, возможны и иные способы прочтения этой книги, извлечения из нее иных смыслов и сюжетов. Благодаря ей мне, погруженному в последние годы в осмысление результатов текстуальной революции современного гуманитарного знания в России в локальном ее аспекте удалось уловить исконный архетипповсеместно учреждаемого локального текста культуры. «Земледельческое крестьянское мировоззрение корнями уходит в календарную обрядовость, где оно растворяется в семейно-родовой синкретной интерпретации природного цикла и не проявляет себя в индивидуально-личностном плане». Текст-хора (и текст-хор)…

 Один из возможных читательских выводов по прочтении книги: крестьянство – альфа и омега русской литературы и русской истории. В определенной степени они оплатили за саму русскую литературу тот долг, о котором писал Хлебников, правда, по части только коренной России, но с сохранением отрезвляющей критической дистанции, в отличие от апологетов вульгарно понимаемой «народности».

Исповедовавший самые демократические принципы идеолог Базаров, однако, погибает из-за заражения крови при вскрытии трупа крестьянина.

Недавно в Москве с лекцией «Примитивистский взгляд на углубляющийся кризис цивилизации» выступил американский философ-луддит Джон Зерзан (John Zerzan). Речь шла о необходимости, ввиду неизбежности общего коллапса, отказа от цивилизации, символической культуры и дальнейшего технического прогресса, дающего возможности изощренных экспериментов над самим безмолвием, как факторами подчинения личности. Опираясь на современные исследования в области антропологии и археологии, Зерзан доказывал превосходство образа жизни охотников-собирателей, исконных анархистов, приведя, в частности, такой факт: во время катастрофических цунами в Индийском океане в 2004 году не погибло ни одно дикое животное и ни один человек, ведущий традиционный образ жизни. Я попытался несколько иначе истолковать информацию о жертвах – мировые СМИ ужасались в гибелью 30 тысяч туристов и их обслуги на побережье Таиланда, призывая направить туда максимум помощи, и лишь вскользь упоминалось, что основной удар стихии пришелся на индонезийский остров Суматру, где число жертв, в основном крестьян, исчислялось сотнями тысяч.

Однако для Зерзана крестьяне ведут уже не «традиционный» образ жизни, это тоже «одомашненный», вырванный из природы класс. И он тоже обречен исторически, под ударами ли стихий, или социальных сдвигов, на полное исчезновение. «Вот что было нашей человеческой природой два миллиона лет — до того, как мы стали рабами жрецов, царей и господ», – отнюдь не скорбит по крестьянскому вопросу Зерзан в книге «Первобытный человек будущего». Вопрос: будут ли будущим охотникам-собирателям> доступны «Записки охотника»?

-----------------------------------------------------------------------

 

Рисунок Аллы Баклановой

-------------------------------------------------------------------

Иван Мятлев

 

 

Розы

 

 

Как хороши, как свежи были розы

В моем саду! Как взор прельщали мой!

Как я молил весенние морозы

Не трогать их холодною рукой!

Как я берег, как я лелеял младость

Моих цветов заветных, дорогих;

Казалось мне, в них расцветала радость,

Казалось мне, любовь дышала в них.

Но в мире мне явилась дева рая,

Прелестная, как ангел красоты,

Венка из роз искала молодая,

И я сорвал заветные цветы.

И мне в венке цветы еще казались

На радостном челе красивее, свежей,

Как хорошо, как мило соплетались

С душистою волной каштановых кудрей!

И заодно они цвели с девицей!

Среди подруг, средь плясок и пиров,

В венке из роз она была царицей,

Вокруг ее вились и радость и любовь.

В ее очах – веселье, жизни пламень;

Ей счастье долгое сулил, казалось, рок.

И где ж она?.. В погосте белый камень,

На камне – роз моих завянувший венок.

 

<1834>

 

РЕМИКС

 

Иван Тургенев

 

 

«Как хороши, как свежи были розы…"

Где-то, когда-то, давно-давно тому назад, я прочел одно стихотворение. Оно скоро позабылось мною... но первый стих остался у меня в памяти: 

Как хороши, как свежи были розы...

 Теперь зима; мороз запушил стекла окон; в темной комнате горит одна свеча. Я сижу, забившись в угол; а в голове всё звенит да звенит:

Как хороши, как свежи были розы...

и вижу я себя перед низким окном загородного русского дома. Летний вечер тихо тает и переходит в ночь, в теплом воздухе пахнет резедой и липой; а на окне, опершись на выпрямленную руку и склонив голову к плечу, сидит девушка – и безмолвно и пристально смотрит на небо, как бы выжидая появления первых звезд. Как простодушно-вдохновенны задумчивые глаза, как трогательно-невинны раскрытые, вопрошающие губы, как ровно дышит еще не вполне расцветшая, еще ничем не взволнованная грудь, как чист и нежен облик юного лица! Я не дерзаю заговорить с нею – но как она мне дорога, как бьется мое сердце! 

Как хороши, как свежи были розы...

А в комнате всё темней да темней... Нагоревшая свеча трещит, беглые тени колеблются на низком потолке, мороз скрыпит и злится за стеною – и чудится скучный, старческий шёпот... 

Как хороши, как свежи были розы...

 Встают передо мною другие образы... Слышится веселый шум семейной деревенской жизни. Две русые головки, прислонясь друг к дружке, бойко смотрят на меня своими светлыми глазками, алые щеки трепещут сдержанным смехом, руки ласково сплелись, вперебивку звучат молодые, добрые голоса; а немного подальше, в глубине уютной комнаты, другие, тоже молодые руки бегают, путаясь пальцами, по клавишам старенького пианино – и ланнеровский вальс не может заглушить воркотню патриархального самовара... 

Как хороши, как свежи были розы...

Свеча меркнет и гаснет... Кто это кашляет там так хрипло и глухо? Свернувшись в калачик, жмется и вздрагивает у ног моих старый пес, мой единственный товарищ... Мне холодно... Я зябну... И все они умерли... умерли... 

Как хороши, как свежи были розы...

   Сентябрь, 1879 

----------------------------------------------------

 

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

----------------------------------------------------

 

Ольга Адрова

ДООС – рок-стрекоза

 

 

Искусственный рай

Мы станем собой

Только в искусственной атмосфере.
В атмосфере, которая к нам нежна.
Роза сладко дышит в оранжерее, –
В иной атмосфере она себе не нужна...
Сама себе свет, сама как оранжерея,
Она сама себе храм, сама себе тишина.
Жизнь – искушение

В искусственной атмосфере,
Рок – это роза, которая влюблена...

 

 

Роза сна

 

1.

Роза сна – луна.

2.

Мы – будущее мертвых,

Мы для них,

Единственной,

Незримой плоти их.

Летит пчела,

Что несет лунный лед

От них сюда –

И он горчит, как мед.

3.

Какие у тебя теперь часы?

Без стрелок, без делений, без резьбы,

Похожие на солнце, на луну,

На звездный мир, – и циферблат в дыму.

Часы твои сегодня у меня,

С твоей руки, – нет дыма без огня;

Я стрелки все вперед перевожу,

И как с игрушкой время провожу.

Смотрю на них, Офелия твоя,

Пока ты там фехтуешь без меня:

Иметь Шекспира на своей руке –

Все веселей, чем плавать по реке.

4.

Сны луны

не мы.

5.

Луна – это роза сна.

Война – это сон беды.

Беда – это страх ума.

6.

Любовь

В луне луна

Отражена,

Чтоб не терять

Прообраз сна.

------------------------------------------------------

 

Татьяна Зоммер

 

* * *

Роза из языка!

Язык розов.

Розовая роза из языка.

Языковая роза ветров.   

 

Ветер слетает с розового языка,

и роза ветров расцветает

на языке слов.

-----------------------------------------------------

 

Юлия Андреева

Санкт-Петербург

 

 

Призрак розы

 

 

Это аромат неслышно крадется по комнате.

Это над трупом розы рыдают созвездия.

Это танцовщица шарф белый жертвует воздуху.

Падая в кресла, в мечты, в поцелуи и сумерки.

Танец цветком на ладонях скрипичных кузнечиков.

Призраком розы вселенные все околдованы.

Песни являют грядущим поэтам созвездия,

Память с преддверием в кружеве снов перепуталась.

Тихо рассветным прозрением вспыхнула музыка.

Там где бутон приоткрылся заласканный сказкою

И ароматом танцующим

Призраком розы…

--------------------------------------------------

 

Мадина Музафарова

Ташкен, Узбекистан

 

* * *

Моим словам одна отрада

Цветок бордовый и вино,

Но только гроздья винограда

С моей неволей заодно.

 

Молчу. Но словно слышу эхо,

Неволя сладко шепчет мне:

Не верь доверчивому смеху

Цветка колючего в вине.

 

И я стою, смотрю, как птица

Клюет созревший виноград,

А по ночам безмолвным снится

Бордовой розы аромат.

---------------------------------------------------

 

ПРОЗ_ыРЕНИЕ

 

 

Валерия Нарбикова

ДООС

 

 

…И  ПУТЕШЕСТВИЕ

 

Роман. Начало в № 23-26

 

 

Он спрашивал себя:

«почему ее нет?»

«почему, когда он есть, ее нет?»

«почему он должен жить без ребра?» а это ребро, б..., где-то ходит, где он даже не знает, где. Это ребрышко, которое он так хочет обнять и вые..., с таким невинным личиком на ребре, он хочет вставить в это ребрышко.

«почему в России грязно, а в Германии чисто?»

«почему он не немец?»

«почему когда они были в Коломенском, в домике Петра, она сказала: «вот это был мужик», — «он был царь», — сказал он, — «ну царь, но какой мужик!» — «ты бы ему дала?» — «Петру? конечно». На его столе стояла золотая чарка с давным-давно выпитой им, царем, мужиком, водкой. «шутка», — сказала она. Но ему было не до шуточек. Не до шуточек. Не до смехуечков. И когда Петр входил в комнату, он пригибал голову. Даже когда она вошла в комнату, она пригнула голову. Сколько раз в день он входил, столько и пригибал. А его жена тоже была б..., а может, жены не виноваты, может у всех мужей сидит внутри это блядское ребро. Ион изначально блядское, и каждый раз они отдают в это блядское ребро на сотворение своей жены. А жена сама по себе невинна. Она не виновата в том, что сделана из этого блядского ребра.

И через час это ребрышко вернулось домой. Это Александр Сергеевич ее впустил. Сережа даже не вышел и своей комнаты. У Сережи ребро было на месте. Оно было при нем. Он его никому не предлагал. Держал при себе.

Киса вернулась с цветком, с зонтом, и очередь, в которой она стояла под дождем за его любимым вином, была такая длинная, как в Москве, она вернулась с поцелуями, и Александр Сергеевич уже верил своему бедному ребрышку: и про очередь в Калуге, во время горбачевской анти­алкогольной пропаганды, почему в Калуге? если он там никогда не был, просто в Калуге, как просто в абсолютной абстракции, где абсолютно ничего нет. И расставив цветы, вино, вещи по своим местам, Александр Сергеевич сказал Кисе одну вещь. Он сказал ей это после того, как пошел туалет, и как и Сережа тоже пописал на весь город сверху: на очереди, такси, речь. Теперь они были с Сережей как братья, когда писали по-братски на город с пятого этажа, Александр Сергеевич сказал:

— Дело даже не в том, что я тебя не могу обнять, когда я хочу, когда мы в разлуке. Дело даже не в сексе. Ты преступница потому, что ТЫ ЛИШАЕШЬ НАС ОБЩИХ ВОСПОМИНАНИЙ.

 

 

Глава 2

Середина

 

1

А в свободное время она посещала католическое клад ради прогулки. Оно было что-то вроде сквера. Хотя деревьев было больше чем могил. Были могилки и могилы. Были памятники и памятнички. Были надгробия и надгробища. Были склепы. И туда можно было заглянуть в окошко. Заглянув в первый раз через разбитое стекло, Киса испугалась. Кого? покойника? некую силу? потустороннюю? По ту сторону окошка была маленькая комнатка. Сарайчик? То на что может рассчитывать на то свете богатый человек, то есть его труп. Бедный человек, то есть труп его, то есть прах его, будет рассеян по ветру. И в этом сарайчике, в склепе, было мусорно. Грязно. Валялись банки из-под кока-колы, разбитая бутылка, кость, не трупа, куриная, опавшие листья, бумажки, выцветшие газеты. Все, как в сарае. Пели птицы. Может быть соловьи. Это католи­ческое кладбище было чище православного. И холоднее. Ухоженное: травка, белки, цветы. И никаких лиц покойников, никаких барельефов, никакой любимой Тане от любимой мамы. Ни орденов, ни космонавтов, ни военных, ни летчиков «на память от экипажа». Оно было даже умнее православного, это католическое. Оно было расчетливей. И в нем был некоторый стык. И сдержанность. И оно было удобным. И в нем не было никакой тайны. В нем не было разгульной православной вакханалии. В нем не было разгульного вакханального смирения. Оно было ни горячим, ни холодным. Оно было теплым. Даже тепленьким. Таким тепленьким местечком для покойников. И даже покойники казались покойничками. Оно было игрушечным, вот что, это кладбище. Оно было мертвым. Оно не было живым. А православное кладбище — живое. Со своей глупостью, дебильностью, уродством, гением, страстью, грязью, моветоном, жадностью, ущербностью, бедностью, нищетой, с дождиком, размывшим дороги. Со своей заботой. Марфа, Марфа! Ты, Марфа, в вечной заботе, Марфа, со своими яйцами вкрутую, куличами, свечками, горшками и консервными банками. С жизнью, скопившейся после живых, с мраморными дурами и бедными крестами, с православными березками. Оно живое — покойниками православными. Оно мертвое — с мертвецами католиками. Хотя оно было удобным. На нем было удобно спать. И чисто. И у кого сколько вытоптано на православной могилке, у кого сколько посетителей, тот настолько и знаменит. За полем — по одну сторону деревни, а по другую кладбище. И там никто не спит. Ни один покойник. Все ходят и говорят между собой. Искалечить, нет, лучше быть убитым, но только не искалеченным. Если бы Анне Карениной отрезали одну ногу, а Вронский за ней всю жизнь бы до смерти уха­живал. Смешно! Если бы Пушкину повредили мозг и он до конца жизни ничего бы не написал, а был простым эпилептиком, а Лермонтов после дуэли лежал бы прикован­ный к постели, а Байрон не погиб бы после несчастной простуды, сразу в одно мгновенье. Сгорел! а умер бы в шестьдесят лет от туберкулеза, кому это надо? Только мгновенная смерть. Раз — и  умер, Раз — два и воскрес, и ты уже там без этой земли, чтобы только ее не видеть, чтобы духу тут твоего не было, чтобы ты сразу плавал среди ангелов, как в пене морской среди афродит, как пузырьков, вышедших из пены. Но только вот что непонятно? если вознестись на небеса, да? и если внизу земля, да? и если ты все время на небесах, она же все время будет отвлекать, она же будет манить? да? она же заманит отсосет и высосет всю душу, она же ненасытная в своей страсти к отсосу душ. И вообще ведь душ, воспаривших над землей, нигде больше нет, они и есть только над землей, они там обитают, а вдруг... там вообще ничего нет? нет и все; вот так как нет снега, после того как он растаял в Москве и его вымели, может, и там все вымели и не вымели только нашу одну, такую маленькую, такую никому ненужную землю, может мы-то думаем, что мы центр вселенной, а может, мы и существуем просто потому, что просто до нас никому никакого дела, может, мы и сохранились только потому, что больше никому не нужны, только потому, что заброшенные, так вот и существуем никем необозреваемые, и никто за нами не наблюдает.

Вот что было странно, что с одним человеком живешь, а другого вспоминаешь, а потом уже с другим кто-то живет, а другого вспоминает, и так до бесконечности: как будто он никогда вообще не присутствует ни с одним человеком, он только и живет сначала с ним, чтобы потом его вспоминать, а не жить с ним; а почему это? и самое сладо­стное, самое сладкое воспоминание — это то, что этот человек не позволял. Запрет. Запретный плод сладок! Запрещено.

По газонам не ходить. Ходят. НЕ красть! крадут. НЕ прислоняться. Руками не трогать. Не прелюбодействовать. Не убивать. Не умирать. И вообще лучше не жить. Не курить. А может жизнь — это и есть нарушение. Может, это преодоление запрета, может, жизнь – это и есть что нельзя, потому что нельзя жить.

Киса проснулась часов в семь утра. И в эти семь часов она была совершенно одна в постели, в таком раннем мире, которому стукнуло только семь. Которому каждое утро стучит семь тук-тук. И этот мир потягиваете умывается, летит с червячком в клювике, плывет с мешком икринок под брюхом. Как же он выползает из норок, этот мир, такой еще тепленький после сна, разнеженный, a там за окном «объезд», «проход закрыт», «комендантский час». Что еще сказать?

— Сережа! — позвала Киса.

Тишина. Куда все ушли в такую рань. «Все ушли на фронт».

Главное, ей хотелось выпить кофе, не выползая из постели. Чтобы ей принесли, а она бы выпила.

Свет с левой стороны, а скульптура с правой. Что т скульптура? сочетание чего-то живого на фоне чего-то неживого: часть ноги и ножка стула — скульптура, ствол дерева асфальт — скульптура, скелет в гробу — ширпотреб.

Время в семь утра уже было однажды уже в семь утра может в полвосьмого в Москве. Она звонила из автомата, и монеты все время проваливались, автомат был полудохлый, а ей надо было дозвониться своему... — проще его будет назвать любимым. И соседний автомат был сломан. Рядом стояла девушка и Киса у нее взяла две копейки (один рубль, сто рублей, деньги — это время, так быстро текущее в России).

И он ее услышал. Разбудила — не разбудила. Конечно, узнал. Но говорить не мог. Перезвонить. И она пошла по улице, напол­ненной разными штучками: фонарями, скамейками, киосками. И был холодно. И она зашла в магазин, поднялась по лестнице, и там был такой балкончик, и с балкончика она посмотрела вниз, и увидела что она в раю штучек. Это был писчебумажный отдел, и взгляд падал и разбегался, как самый тишайший, сверкающий миллионами скрепок, склеенный километрами прозрачной ленты, стертый ластиком, вымазанный клеем, с росчерком паркера посредине, как самый бесшумнейший, состоящий из все этих штучек — Ниагарский водопад. Он совсем сюда не подходил как сравнение, этот водопад. Но именно он просился как великая штучка — он состоял и падал, изрыгая из себя писчебумажные принадлежности. Киса даже не купила кнопки, чтобы выдавить капельку крови из своего возлюбленного: даже скотч, чтобы потом заклеить ему ранку. Она страшно боялась, это был такой страх, что вдруг его телефон не ответит, что она еще долго наблюдала водопад.

Все-таки она встала.

Она съела будущего детеныша, вареного две минуты, плохо сваренного, слава богу, что человек размножается не посредством яиц. (Яйцо было невкусное. Желток какой-то нежелтый, а белок голубой, а желток тошнотворно-апельсинового цвета, а белок — желтый. Противное.) Она съела два яйца. То, что запрещено, то и жизнь. То, что нельзя, то и можно. То, что плохо, то и хорошо. То, что нет, то и да. А то, что быть, — то быть или не быть.

На кухонном столике стояла роза, имя существительное, стоял – глагол, роза — цветок, роза — проза, рифма?

Это была подарочная роза. Это была подаренная роза. Наутро, на следующий день она завяла. Но чтобы было приятно, что она все-таки цела, оставалось только окунать ее головой в тазик. Расправить ей все волосики, растереть пальцами ее череп, погла­дить по затылку. Причесать. Это была безмозглая роза. Она не хотела вставать. Она хотела лежать в тазике. Плавать. Лежать и плавать, как лилия в пруду, или почти как лягушка. Вот удивительно, роман «Война и мир», такой большой. Почему его читают? кто его читает? его читают девочки и мальчики, девочки отдельно: про любовь, мальчики: отдельно про войну.

А все вместе читают учителя. Это эпопея. Великая. Хорошая. Каждый там может найти свое. Это и есть хорошее. Хорошее — это то, что хорошо и для мальчиков, и для девочек, и для юношей, и каждый там найдет свое, а тот, кто там ничего не найдет, в великом, тот даже и не девочка, и не мальчик, и не бабушка, и не ученик, тот просто никто, это не для него.

Зато тот, кто что-нибудь найдет, он причастится к великому, как частица, он и сам станет частичкой великого. Это он прочитал. Это он оценил. Это его способность оценить. Он — великий читатель. А писатель так, он просто для великого читателя. Он ему служит, великому. Он просто для него пишет, для великого. Он с ним говорит по ночам, когда не говорит по телефону с приятелями, с дамами, с любовниками, скажем, с предметом страсти, а то нас неправильно поймут. Писатель, он, собственно, что это такое? кому это надо? как говорит Витя, своего рода гений, кому это надо сидеть и писать? собственно, в чем заключен этот порыв что-то написать. Уж явно не для того, чтобы это прочитали. В этот момент это безразлично. Как времена года зимой, когда думаешь об утре после четырех часов в понедельник.

А собственно то произведение великое, которое можно пересказать, рассказать своими словами. Рассказать ученикам. А лучше вообще ничего не писать, а только рассказывать ученикам своими словами. Как ты родился, жил, и умер, сколько у тебя было учеников, грехов, кто был твой учитель, чему он тебя научил, чему ты у него научился, чему вы научились друг у друга. Потому что все это есть таинство ученика и учителя:

учитель ученика учит,

а ученик учится и записывает,

а учитель говорит,

а ученик пишет,

и учитель говорит,

а ученик пишет,

и у ученика появляется стиль,

это не совсем то, что говорит учитель.

Учитель рюмку пропустил, вздохнул, откашлялся — это стиль.

А потом в туалет — это стиль.

Форточку закроет — это стиль.

К телефону подойдет — это стиль.

А в это время ученик думает.

Он думает о том, что скажет учителю,

пока тот —

в туалете

на кухне

у телефона —

вернулся — это стиль ученика.

И учитель опять заговорил.

Но в это время ученик ушел —

в туалет

к девушке

к маме

а потом они встречаются. Ученик с учителем. И то, что говорил учитель, ученик усваивает, а то, что говорил ученик — учитель к этому прислушивается. И таким образом они соответст­вуют друг другу. Но уже плохо разбираются, кто из них кто. Хотя учитель всегда больше, чем кто. А почему?

Вот вопрос, который не дает покоя. Почему этот усатый, бородатый, некрасивый, в дурацких штанах, не на машине — учитель? а почему этот красивый с девушкой, почему ученик? ну почему он ученик?

или ему нечего спросить?

или ему нечего сказать?

или, может, его никто не спросил о том, что он хотел сказать?

Сам. Вот. Сам.

Сам — это и есть учитель.

Если не сам, то в очках, в усах, даже при девушке, но все же ученик.

Жил-был один друг. Учитель. И жил он далеко-недалеко за городом. Куда ходили электрички. А обратно почему-то на попутке. То есть все, кто к нему ехали, туда ехали хорошо, нормально, а обратно плохо. Туда — ходили электрички, а обратно — нет. А почему? А потому, что очень долго, подолгу его слушали, и опаздывали все на электричку, но готовы были ехать автостопом. Он жил в халупе. Он снимал нижний этаж с ванной, с телефоном, а верхнего этажа у него и не было, просто в природе не было, а если не было, то он жил в комфорте. С садом, бутербродом.

И вот этот ученик к нему приехал. И он постучал, а дверь, а она была не заперта. Он ее открыл, она и открылась. — кто там? — учитель вышел из своей халупы, из своего зоосада, с белкой подмышкой, он был добрым, — заходите, — сказал учитель, ученик вошел «спасибо»

учитель спросонья потер глаза

учитель — спит

ученик — спимый

учитель — слушает

ученик — слышимый

учитель сам пойдет в магазин

а ученика — пошлют.

У ученика есть доска, мел, слова, язык.

Учитель может сказать «да», а потом помолчать и сказать «да нет».

У учителя в комнате обстановка – это беспорядок, трусы, папиросы, может быть, чай, может, водка, а может быть, роза. Ученик вошел. Он ведь очень долго шел. Он устал. Он долго ехал. Он сел. А учитель говорил, о Толстом, что так сейчас никто не пишет. Что у Толстого тоже были ученики. И следова­тельно Толстой тоже был учителем. Учитель был нехороший, без розы, ученик красивый с цветами, в окне, ему есть, что сказать.

Но учитель говорит.

Бегает белка, как в уцененном магазине «Меха», в провинци­альном. Встает солнце, как на картине художника не то что неплохого, но непокупаемого. В общем, оно не производит впечатление, это солнце. Как новое солнце, как солнце, которого еще не было никогда. У художника солнце было оформленным. И правильно, что его не покупали, не потому что это непокупаемый художник, а потому что у покупателя был вкус. А у художника не было вкуса. Не покупательная и продажная способность соответствовали. Покупатель его не покупает, потому что солнце было невыразительным. Скорее декоративным. Он такого и писал — для того, чтобы его купили, а его не покупали, из-за того что он его так писал, чтобы его купили.

Учитель говорил

Ученик слушал, –

что человек — это скорее растение, это точка отсчета — это человек и мир, и миф исходит от человека, но человек мало передвигался, то есть он даже не животное, а растение, потому что привязан корнями к одному месту. И все великие завоевания, и все великие полководцы — это скорее животные, потому что хотят порвать, сломать эти корни. И все представление о мире связано с человеком с корнями, потому что если бы он мгновенно передвигался для него не было бы

не было утра, ночи,

не было бы зимы,

завтрака,

ритма дня,

для него есть день и ночь, потому что он сидяче-стояче-лежачее растение,

на нем есть бутоны, цветы, колючки, он пахнет, человек,

он плохо ходит, он передвигается.

И вот что: если животное абсолютно, его наблюдает человек,

если растение, абсолютно, его наблюдает человек,

и неживые предметы: столы, стулья, скрепки, сумки, то сам он по себе человек, может сравниться только с самим собой.

Это он похож на них своим подобием,

это он напоминает их, а они его нет,

это он бедный, потому что их много, их царство,

а он один,

одинок в своем подобии себе, только самому,

это он может описать их,

а они его — нет.

День, некрасивый, непрекрасный, но хорошенький, с такой улыбочкой в небе с дождем в углу окна. Он занимал много места, этот дождь, он заставлял о себе думать. О нем уже было много стихов, о дожде, но сейчас он шел так, как стихотворение, еще не написанное. И лучше его пересказать, это ненаписанное стихотворение. Так будет короче. Чем его сначала написать, это стихотворение, а потом читать вслух… Стихотворение про дождь, если бы оно было, было бы на самом деле про Елисеевский магазин: что вот если бы маленького человечка, стоящего в Елисеевском магазине под потолком метров в двадцать, было бы острое зрение, то он бы видел, как по этому роскошному потолку ползают тараканы, и падают сверху вниз, как дождь, как крупные и мелкие капли дождя. Это изюм, господа.

Такое бывает только в России, когда дождь как капли тараканов, а тараканы как изюм, господа. Любимая, великая, неповторимая Россия, куда же несешься ты! И что демонстрируешь? Кто на твоих демонстрациях? даже не комсомолочки двадцатых годов, а полунищие тетки в спущенных чулках, с нарумяненным лицом, с выцветшими лозунгами «За Ленина, за Сталина». И дождь капает и обкапывает их. И они, эти демонстрантки, такие обкапанные; и в этих стихах об этом дожде почти отсутствует поэзия, поэтому их лучше пересказать прозой, господа.

Звонок в дверь. Тишина. Потом такой коротенький звоночек. И опять тишина. Если это свои, то можно и не откладывать. Это свои – поскребывание ключами в замочной скважине. Александр Сергеевич вошел в комнату к Кисе, он холодный после улицы, а она теплая в постели. Он даже в каплях дождя. Он очень приятный, если его потрогать. Приятный, как собачка с холодным носом, только умнее, даже когда не разговаривает, и глазки такие же грустные, как у собачки. Приятно, что чело­век иногда, напоминает зверюшек. И тогда человек становится лучше человека. Он был милым – и время прошло. Ведь когда живешь один – время длиннее. Когда вдвоем – оно кончается в два раза быстрее, когда компания – оно улетучивается сквозь дым.

Чтобы жить вместе с человеком, он должен чем-то поразить, чем-то человеческим, он должен стать (какое неприличное слово придется сейчас употребить) — родным, что ли. Слово неприличное даже для признания. Уж лучше «дорогой», а еще лучше «моншер», вообще ничего не значит, а «родной» – это почти голый, а если в тряпках, то может даже и в грязных. И вот Александр Сергеевич бы чем-то таким, близким к этому слову. Может, это даже и плохо для жизни, когда тебя видят после туалета, сортира, бессонной ночи. Когда ты можешь быть даже стервой. Даже сукой. Все-таки он не понимал от всего сердца, души, он не понимал ни умом, ни зимой, он просто никак не мог понять, почему она ему изменяет, если говорит, что любит его? Изменяет, любя, что ли? но не от скуки же? неужели в нем мало места, чтобы ее вместить? В нем полно места. И так же как Августин все пытал бога, все добивался от него, чтобы хоть каким-то образом бог дал ему понять, что вот если бог придет к Августину, то найдет ли он в нем место для себя. Но ведь Августин зря так терзал Бога, потому что если Бог к нему придет, то на самом деле, он к нему не придет, а Августина к себе подзовет, а уж у Бога хватит места и для Августина, и для мамы, и для Леры. И вот так же Александр Сергеевич мысленно терзал Кису, что если ей в нем мало места, то пусть она возьмет всего его в себя. Он хотел ей об этом сказать, но не мог найти слов. Слова все были какие-то стебанутые, и надо было выстебываться, чтобы об этом сказать, это была бы пустая стебля, это был бы пустой стеб. А птица в небе – это перевернутая рыба.

 

Фотокомпозиции Александра Лысенко

----------------------------------------------------

 

Евгений Степанов

кандидат филологических наук,

друг ДООСа

 

 

Мои вещи

у меня есть радиоприемник
он называется рanasonic
рanasonic рассказывает мне новости
и поет песни
а телевизора у меня нет
у меня есть интернет
в котором я нахожу стихи
потом я их размещаю у себя на сайте
через интернет ко мне приходят письма
в основном от леши даена сергея бирюкова
арсена мирзаева и валеры мишина
иногда пишет и ккк
за то что я напечатал неполностью его поэму
он обещал прислать армянских киллеров с ямайки
но раз я пишу эти слова значит до сих пор не прислал
у меня есть телефон
при помощи телефона я разговариваю с юрой милорава

(юра говорит, что его фамилия не склоняется)
и таней грауз
у меня есть холодильник
(про него я уже писал это мой лучший друг)
у меня есть диван
на нем я сплю
много лет назад он был не только мой

 

26.12.2004, Есенинский бульвар

---------------------------------------------------

 

Кристина Зейтунян-Белоус

ДООС

Париж, Франция

 

* * *

Луна вырвана

с мясом из неба

и падает

в недра молчания

 

* * *

Мы лишь незнанием живем.

Сильны незнанием незнания,

мы воздвигаем знанию здания, —

они ветшают с каждым днем.

 

* * *

Синезарный лак небес глотая,

выдыхая солнцекислый газ,

облаков гремучих стая

пролетит, не замечая нас.

 

* * *

Я переживаю собственную смерть.

Моя смерть переживет меня.

Но кто же

переживет нас обоих?

 

* * *

Черно-белый шум

на экране души

Под прицелом

пронзительно-горькой зари

 

Сад

 

Если рыбы поют в ветвях,

значит рушится небосвод,

оголтело ржавеет закат,

осыпается роза ветров

и мелеет приснившийся сад

под насосом чужих облаков.

 

Если мягкие жабры цветка

дышат гарью и хриплым огнем

значит дрогнула чья-то рука,

стирая мой сад... навсегда.

 

 

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

-------------------------------------------------------

 

«По самой середине этого сада, на зеленой лужайке, росло дерево необычайного вида.

Оно походило на кипарис; только листва на нем была лазоревого цвета.

Три плода – три яблока – висело на тонких, кверху загнутых ветках…

Всё дерево слабо шумело, хоть и не было ветра. Оно звенело тонко и жалобно, словно стеклянное…

                  И.С.Тургенев «Восточная легенда»

-------------------------------------------------

 

Хадаа Сендоо

Улан-Батор, Монголия

 

* * *

В ведерко с молоком спать улеглась луна.

С благословеньем матери она

уснула. А степь пропитана насквозь

молочным лунным серебром,

               пронизанным лучами звезд.

 

 

Перевела с английского Александра Заболотская

-------------------------------------------------

 

«Луна плывет высоко над землею

Меж бледных туч,

Но движет с вышины волной морскою

Волшебный луч».

 

           И.С.Тургенев

----------------------------------------------

 

Илья Боровский

Уфа

 

 

Безымянная луна

 

 

Пристегните ремни!

Мы выходим в поход,

На свиданье с луной без названья.

 

Замелькали огни,

Зарычал звездолет,

Уготовив с землей расставанье. 

Задрожал фюзеляж,

Загремели болты,

Отмеряя свои расстоянья.

 

Мы поймали кураж

Мы с удачей на ты.

Нам испить млечный путь испытанья.

 

Поднимите глаза!

Посмотрите вокруг,

Как земля молода и невинна.

 

Нас встречает гроза,

Провожает испуг.

Поглощая корабль в рутину.

 

Руки крепче руля,

Расступись небосвод!

И подобно команде Ясона.

 

Начинаем с нуля,

И выходим в полет,

На луну, где роса невесома.

------------------------------------------

 

Дмитрий Панчук

Северодвинск

 

 

Художник за работой

И седина
И пост
И красота –
Как рожь смотрела в глаз огня
И волосы её как смерть моя
Дышали в шею ноября…
Сверчок молчал
Сравнив мотив,
Всю смелость
В скрипку затаив
И тайны мягкая петля –
Глядящих обняла змея…
Живой по небу
Плыл старик
И нем и светел
Чуда лик…

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

-------------------------------------------

 

МИРУ – МИФ

 

 

Ги де Мопассан

Париж, Франция

 

 

Страх

(фрагмент)

 

 

И вдруг я вспомнил историю, которую как-то в воскресенье у Гюстава Флобера рассказал нам Тургенев.

Не знаю, записана ли она им или нет. Никто лучше великого русского писателя не умел пробудить в душе трепет перед неведомым, показать в причудливом таинственном рассказе целый мир пугающих, непонятных образов.

Он умел внушить нам безотчетный страх перед незримым, боязнь неизвестного, которое притаилось за стеной, за дверью, за видимой жизнью.

Он озарял наше сознание внезапными проблесками света, отчего страх только возрастал.

Порою, слушая его, мы постигали смысл странных совпадений, неожиданных стечений обстоятельств, на вид случайных, но на самом деле руководимых какой-то скрытой, тайной волей. Общение с ним помогало найти незаметную нить, таинственным образом ведущую нас сквозь жизнь, как сквозь смутный сон, смысл которого все время ускользает от нас.

Он не вторгался смело в область сверхъестественного, как Эдгар По или Гофман, в его простых рассказах жуткое и непонятное сплетались в одно.

В тот день он тоже сказал: «Боишься по-настоящему лишь того, чего не понимаешь».

Он сидел или скорее лежал в глубоком кресле; руки его свисали, ноги были вытянуты; седые волосы и борода, струившаяся серебристым потоком, придавали ему вид бога-отца или овидиевского речного божества.

Он говорил медленно, несколько лениво, – что сообщало его речи особую прелесть, – чуть-чуть запинаясь, как будто с трудом подбирая слова, но это только подчеркивало точность и красочность его выражений. Светлые, широко раскрытые глаза отражали, словно глаза ребенка, все движения его мысли.

Вот что он нам рассказал.

Будучи еще молодым, он как-то охотился в русском лесу. Он бродил весь день и к вечеру вышел на берег тихой речки.

Она струилась под сенью деревьев, вся заросшая травой, глубокая, холодная, чистая.

Охотника охватило непреодолимое желание окунуться в эту прозрачную воду. Раздевшись, он бросился в нее.

Он был высокого роста, силен, крепок и хорошо плавал.

Он спокойно отдался на волю течения, которое тихо его уносило. Травы и корни задевали тело, и легкое прикосновение стеблей было приятно.

Вдруг чья-то рука дотронулась до его плеча.

Он быстро обернулся и увидел страшное существо, которое разглядывало его с жадным любопытством.

Оно было похоже не то на женщину, не то на обезьяну. У него было широкое морщинистое гримасничающее и смеющееся лицо. Что-то неописуемое два каких-то мешка, очевидно, груди, болтались спереди; длинные спутанные волосы, порыжевшие от солнца, обрамляли лицо и развевались за спиной.

Тургенев почувствовал дикий страх, леденящий страх перед сверхъестественным.

Не раздумывая, не пытаясь понять, осмыслить, что это такое, он изо всех сил поплыл к берегу. Но чудовище плыло еще быстрее и с радостным визгом касалось его шеи, спины и ног. Наконец молодой человек, обезумевший от страха, добрался до берега и со всех ног пустился бежать по лесу, бросив одежду и ружье.

Страшное существо последовало за ним; оно бежало так же быстро и по-прежнему взвизгивало.

Обессиленный беглец – ноги у него подкашивались от ужаса – уже готов был свалиться, когда прибежал вооруженный кнутом мальчик, пасший стадо коз.

Он стал хлестать отвратительного человекоподобного зверя, который пустился наутек, крича от боли. Вскоре это существо, похожее на самку гориллы, исчезло в зарослях.

Оказалось, что это была сумасшедшая, жившая в лесу уже свыше тридцати лет; ее кормили пастухи. Половину своей жизни она проводила, плавая в речке.

И великий русский писатель добавил:

– Никогда в жизни я так не пугался, потому что не мог понять, что это было за чудовище.

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

---------------------------------------------------

 

АВТОРСКАЯ  БИЛИНГВА

 

 

Я – Ich

Стихи на русском и немецком

 

 

Алла Кессельман

ДООС – дева нот

Гейдельберг, Германия    

 

 

Meditation                                                       

 

 

Kein Kain steht d-ort

scheitert

an Schattenschein

 

sein Teint

Sandteint

 

ist Teil des Wasserteigs

weil

Schatten – ein Tau der Düne ist

 

die dünne

Flamme

 

spielt leer

in der Augenschale;

 

er scheitert

 

an Schattenschar

 

vor der Tat

 

vom Schein

 

so irre –

 

 

so, dass durch ihn

ein Grinsen  Isaaks durchschimmeln könnte

ein

         Kuss -

der den ganzen Schmerz der Wüste

 

                                              wüsste

 

Медитация

 

 

Не Каин

стоит там,

очервленый тенями.

 

неон.

 

спать хочется.

 

 

Мелка им

 

коса лица,

с мелеющими слепотой глазами

 

но тонкий

слой пламени

в глазницах шарит...

 

не Кавель

 

но тесто мокрое

сгребая

тенями на себе,

старается, чтоб губы в горку поцелуя сгустились

 

и так прогоркл

 

звук "ууууу"

проплесневший

сквозь смерть –

 

что в муравьях теней

 в нем  авель выступает

 

они уходят,

 

осыпаясь...

 

спать.

 

хочется.

 

Рисунок Михаила Молочникова

-------------------------------------------------------

 

Светлана Василенко

 

 

Настя

 

 

Дикий пляж

моей дикой родины.

Раньше он назывался солдатским

и сюда во времена моего детства

в сорокоградусную жару привозили

на грузовиках солдат, – они вбегали

в реку в черных сатиновых трусах

раскаленной на солнце толпой

с криками на всех языках

нашей большой многонациональной отчизны,

и вода вокруг них вскипала.

(Мы, домашние девочки, с ужасом

взирали на них, лежа за барханом –

на границе городского и солдатского пляжа)...

Теперь здесь пустынно.

Всё та же река, шелковая,

как рукав монгольского халата,

сброшенного здесь когда-то

во времена Золотой Орды

на белый песок

молодым Бату-ханом,

чтобы искупнуться, –

цвета выгоревшего высокого

июльского неба

с серебристыми блёстками

плакучих ив,

растущих вдоль берега

и отраженных в воде...

Та же самая стрекоза из моего отрочества

с телом гимнастки,

отчаянно раскачивающаяся

на кончике узкого листа осоки, –

словно на брусьях.

(Сквозь ее слюдяные крылья,

как через слюдяное окошко

мы смотрели на солнце.

Солнце плавилось в нём,

как золотой слиток

из клада Стеньки Разина,

зарытого где-то на этих берегах

и никому не дающегося,

даже нам, следопытам)...

Тот же самый журавль,

полупьяный,

навечно отставший от стаи,

торчащий из воды,

как сухая коряга.

На песчаных скрижалях

птичьи следы:

клинопись чаек, скоропись соек.

 

 

Запустение. Битое стекло.

Пластиковые бутылки:

из-под американской пепси-колы

и русского кваса –

лежат рядом,

словно западник со славянофилом,

ведущие вечный спор

о путях России.

 

 

Прицепившийся как репей овод.

 

 

Мат-перемат. Крики о помощи.

Бегу на крик. Мужчина наотмашь

бьет женщину. Подбегаю.

Уже поладили. Улыбаются.

Оказались моими бывшими соседями.

Серёга и Люба. Серёга пьян как всегда.

Переехали из военного городка в село.

Работы нигде нет. Пасут коров.

(Коровы бредут вдоль берега,

срывая колючку, – величественные,

словно богини)...

 

 

Спрашиваю их о дочке.

Расплываются в глупой улыбке.

Кричат, повернувшись к реке:

– Настя!

Из воды

на берег

выходит

нагая,

как Хлебниковская свобода,

девочка,

то же, как та, из местных,

из астраханских.

 

 

За девочкой вьется речная чайка.

Настя смеется и снова вбегает в воду.

Смеющаяся чайка летит за ней.

Ей весело от смеха девочки,

и она смеется тоже.

Они и смеются одинаково, –

гортанно, взахлёб.

Девочка играет с чайкой.

Чайка играет с девочкой.

Они счастливы и свободны.

Настя руками бьет по воде,

подымая сноп брызг.

Из брызг рождается радуга.

Она лежит на голове Насти, как венок.

Кажется, что из-под рук этой девочки

рождается все чудесное, что есть на свете.

И что если она лишь дотронется до нашего

мира своим маленьким пальчиком,

как волшебной палочкой, – он преобразится...

Настя выглядывает из-под радуги,

как из-под венца, и хитро улыбаясь, смотрит

на родителей.

– Наша надежда! – говорит Серёга,

смахивая пьяную слезу.

 

 

Я прощаюсь. Иду по берегу.

Оглядываюсь.

Настя, сев на плечи отца, долго

и сосредоточенно

машет мне вслед ладошкой.

– Наша надежда,– повторяю я слова Серёги.

Вспугиваю с отмели чаек.

Они поднимаются и выстроившись

в три ряда, как триколор,

реют надо мной

в лучах заходящего солнца.

Потом развернувшись,

летят через реку.

Если смотреть на них в профиль,

кажется, что они машут мне крыльями,

словно детскими ладошками,

             как Настя.

 

 

2-3 августа 2007 г., г. Капустин Яр

 

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

---------------------------------------------------

 

«Помнится, я видел однажды, вечером, во время отлива, на плоском песчаном берегу моря, грозно и тяжко шумевшего вдали, большую белую чайку: она сидела неподвижно, подставив шелковистую грудь алому сиянью зари, и только изредка медленно расширяла свои длинные крылья навстречу знакомому морю, навстречу низкому, багровому солнцу: я вспомнил о ней, слушая Якова. Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас, но, видимо, поднимаемый, как бодрый пловец волнами, нашим молчаливым, страстным участьем. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам слезы; глухие, сдержанные рыданья внезапно поразили меня...»

 

                    М.С.Тургенев «Певцы»

-----------------------------------------------------------

 

Владимир Блинов

Казань

 

 

В лучах заходящих птиц

 

 

Зачем плестись мне
Солнца позади?
Пойду в обратный путь−

Ему навстречу.

 

Вдруг яблоня

Под осень зацвела...

Но запаха цветов

Не слышно. Холод

Осенний

Приглушил его.

 

В лучах заходящих птиц

В пчелином звучанье тумана

Кузнечик застыл на траве −

Все глядит и глядит на луну.

 

 

Белая бабочка коснулась

Моего сердца. –

Песнь журавлиная

В небе...

 

Разом

Ветер сорвал

Все яблоки с веток

Алые зори - в саду.

 

Хотелось бы спрятаться

От людей

За тень свою. −

Земля не пускает.

--------------------------------------------------------------------

 

Галина Мальцева

ДООС – стреказелла

 

 

ТУР  ГЕНИЕВ

 

 

Две фигуры гениев иллюстрируют принцип силы и равновесия. Принцип выдвигает гипотезу, что если два гения одинакового веса находятся на противоположных концах балансирующей доски и если один из них захочет подпрыгнуть в воздух, "его прыжок будет направлен вниз с его конца доски и он никак не поднимется на верх, но будет оставаться на своем месте, пока другой гений не перейдет на его конец доски".

Из кодекса Леонардо да Винчи

 

 

 

 

 

«Здесь есть, например, некто... эх! фамилию забыл! но это просто гений!»

                 И.С.Тургенев «Дым»

 

-------------------------------------------------------------------------------

 

Юрий Метелкин

Специально для ПО

 

 

«Спросите себя, почему вам нравится слушать передачи вашей молодости?»

 

«Старое радио» – это национальный аудиофонд. В круглосуточном режиме вы можете слушать старые радиоспектакли, постановки, музыкально-литературные композиции, радиопередачи всесоюзного радио и многое другое. В коллекции радио около двадцати тысяч фонограмм. Мы рады сообщить читателям, что в вашем распоряжении около ста фонограмм произведений Ивана Сергеевича Тургенева, записанных выдающимися мастерами театра.  «Отцы и дети», «Бежин луг», «Записки охотника», «Гамлет Щигровского уезда», «Ася», «Ермолай и мельничиха», «Месяц в деревне», «Муму», «Накануне», «Нахлебник» – вот малая толика того, что есть на радио.

Всякий берёт свою ношу и тащит муравьиными тропами, пытаясь привнести осмысленность в собственное существование. Внешний мир, отображённый в нас, ставший нашим единым целым, дерзает быть уникальным в каждом, требуя ежедневного взаимопроникновения, защиты и спасения.

Каждый спасает то, что дорого. Мне дорог живой голос, несущий тепло тех человеческих звёзд, которых уже нет, но мы ощущаем их свет. Да, мир стремительно уносится в реальность забвения. Топот миллионов, бегущих за наживой, мгновенной славой по любой причине (проснулся знаменитым), с единственной целью овладеть всем вещным миром наводит ужас!

Но, это не повод для безделья и апатии. Как учат мудрецы – «Делай что должно – будет что будет!». 

Создание территории психологического убежища, покоя – вот интересная мысль, давшая толчок к реализации в Интернете вещательного проекта «Старое Радио» – http://www.staroeradio.ru/   (net.com)  и (в скором времени) www.староерадио.рф       

Многие напрасно демонизируют Интернет, а ведь это лишь инструмент. Именно благодаря этой «лопате» мы можем пользоваться огромной коллекцией  (уже около 20 тысяч фонограмм), бережно собранных произведений радио–театрального искусства, равного которому по качеству и значимости нет и, вероятно, создано уже не будет!

Любители из 50 стран мира в любое время суток обитают на звуковых просторах шести проектов (выросших из идеи «Старого Радио»), расположенных на главной площадке – Энциклопедия звука – Аудиопедия  http://www.audiopedia.su/

Перечислим же их.

 

http://www.svidetel.su/  Свидетель – проект частного звука, где, зарегистрировавшись, вы получаете собственную страничку и можете легко, выбрав год вашего события, поставить звуковой файл с воспоминаниями близких о чем-то дорогом и важном, чтобы  опыт уходящих поколений сохранялся и ретранслировался новым поколениям, как самое ценное, то, что имеет прямую задачу – очеловечивание существования!

Никогда раньше у человечества не было таких возможностей сохранения и передачи живого, уникального голоса очевидца эпохи.

Все проекты дают пользователю те же возможности.

http://www.reportage.su/    Проект Репортаж создан для армии репортёров, которые по роду профессии обладают собственными архивами и могут на этой площадке предъявить миру себя и свои работы. Простая регистрация – и у вас собственная страничка для звука, фото и текста.

http://www.lektorium.su/   Лекториум – это площадка для тех, у кого есть лекции, как собственные, так и найденные. Нужно было создать такое место, где централизованно расположены лекции по самым разным направлениям, и любой может ими пользоваться, не тратя бездну времени на поиски на куличках Интернета.   

http://www.theatrologia.su/   Театрология – здесь собирается театральный звук, капустники, творческие портреты актёров, воспоминания и многое другое. Вы можете привнести свой вклад и сюда. На всех проектах годна ваша регистрация.

http://www.phonochrestomatia.su/ Фонохрестоматия – это единственный закрытый проект, потому что он, как и «Старое Радио», существует в качестве коллекции, и в данном проекте она завершена, т.к. собран весь виниловый выпуск. Так что вы можете пользоваться этой чудесной работой, передавая эти сокровища детям и внукам.

Миллионы наших сограждан, проживающих в отдалении и не очень, а также русскоговорящие люди по всему миру выросли на прослушивании радиопостановок, радиоспектаклей театра у микрофона. Тихое поскрипывание пластинки и потрескивание радиоприемника окунают нас в уютную атмосферу, располагая к общению с полюбившимися героями нашего времени.

---------------------------------------------------------------

 

Анжелина Полонская

 

 

Времена года

 

 

Иногда мне кажется, что сливы в цвету.

Иногда – что зло непобедимо.

Что тень собаки лежит на снегу.

 

Я знаю, как все тополя одинаково женского рода,

когда их на спины кладут.

 

Что голос (за мной повторяй) единственный

невыносимее хора любого.

                        – Невыносимеехора.

 

Я помню, что  в сад мне глядеться нельзя.

Что мы попрощаемся рано (молчи) или поздно.

Что тот и несчастней, кто не отпустил от себя.

 

(…)

 

Как видишь, я больше не пишу тебе писем:

                    «приезжай, забери меня».

Всё, что я бы хотела –

выучиться на семнадцатилетнего органиста.

Чтобы женщины плакали, а свечи – трепетали.

Но разница в возрасте не оставляет мне выбора.

--------------------------------------------------------------------------

 

Владимир Панкрац

 

* * *

На самой печальной звезде

В любом из людских состояний

Мне нравятся сны о тебе,

Поскольку в них нет расстоянья.

------------------------------------------------------------------

 

«Пой, если умеешь, пой еще громче; если не умеешь – сними шляпу, закинь голову и улыбайся звездам. Они все на тебя смотрят, на одного тебя: звезды только и делают, что смотрят на влюбленных людей…

…какие безмолвные восторги пил бы я в этих ночных струях, под этими звездами, под этими алмазами, если б я знал, что меня любят!..»

                        И.С.Тургенев «Накануне»

--------------------------------------------------------------

 

Павел Пушкарев

 

 

Звезда

 

Я  точно  помню,

                              как  смотрел 

на  небо,

улёгшись  на  спину,

                                   я  размышляя 

плыл – 

о  том, что  там 

                           теперь  я  больше 

не  был.

о  том, что  здесь 

                             теперь  я  только 

был.

Мне  давит  грудь 

                               и  сбивчиво 

дыхание,

и  к  горлу  кровь 

                              и  кругом 

голова.

И  сердца  слабого 

                               шальное 

колыхание,

и  неразборчивы 

                             невнятные 

слова.

А  в  небе  том

                         звезда  одна горела,

я  на  неё

               задумчиво

взирал.

Река  несла

                    моё  больное  тело,  

она  меня

                 от бед  спасти  хотела                

а  я  реке

               вопросы  задавал.

«Так  почему  же  люди 

                                         так  боялись 

смерть,

узрев, что  жизнь 

                              сохранна 

в  продолжении;

и  укрепляли  под  собою 

                                           твердь,

что  не  нуждалась 

                                в  укреплении?

Умру

          и  не  подумаю

о хлебе,

мне  эта  пища

                         с  отроду

чужда.

Пускай

             в далёком  синем

небе,

горит  моя

                  забытая

                               звезда… »

---------------------------------------------------------

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

-------------------------------------------------------------

 

Елизавета Несова

Макеевка, Украина

 

 

Meteora

 

 

Я часто думала:

Излагала бесам тела теории –

В теориях было многое:

Участки тела,

Какие-то фразы,

Жесты твоей мамы,

Потенциально все опасное

И до бездарности приятное…

 

Я часто думала:

Пророчила себе кончину,

Искала настоящего мужчину,

Пила кофе без кофеина

С безалкогольным пивом

И моральным уничтожением

в брючинах мира…

 

Я часто думала…

Рефрем…

Рефрем…

Рефрем…

Думаю не о тебе,

Думаю о нем,

Думаю о том,

Кто, сидя за столом,

Пьет кофе без кофеина

С безалкогольным пивом,

Смотрит мне в глаза,

Целуя ее

И забывает себя, уходя в час,

Проживает его сейчас…

 

А на Венере сейчас идут дожди,

На Венере циклоны, муссоны

И мы без зонтов –

Любовь, как летний метеоритный дождь

 

18.07.09

--------------------------------------------------------------------

 

«И сколько ж их высыпало, этих звезд – больших, малых, желтых, красных, синих, белых ! Все они так и рдели, так и роились, наперерыв играя лучами. Луны не было на небе, но и без нее каждый предмет четко виднелся в полусветлом, бестенном сумраке».

                    И.С.Тургенев «Вешние воды»

-----------------------------------------------------------------

 

Андрей Коровин

ДООС – крымозавр

 

 

потому что

 

 

потому что – гора

потому что иду иду

на ветру стоишь

на ветру живёшь

на ветру

у неё во рту

розовое тату

что брат снова поймал не ту

 

потому что – море

потому что плывёшь плывёшь

не за грош живёшь

не за грош цветёшь

не за грош

а она вольна

посылать всех на

вот такая её цена

 

потому что – воздух

потому что летишь летишь

говоришь малыш

говоришь шалишь

говоришь

а она лежит

а она блажит

да и рот у неё зашит

 

 

Лето в Велегоже

 

 

По тропинке, к осени уходящей,

Мы бродили летней гулящей чащей –

Где в кустах – грибы и крепки объятья.

Ты тогда почти не снимала платья…

 

И на окском пляже мы не нудили,

Потому что дети кругом бродили.

Мы ходили чинно в библиотеку

Всем окрестным жителям на потеху.

 

И, конечно, плавали мы в Тарусу

На речном трамвайчике толстопузом.

Поминали мученицу Марину

Местною настойкою на рябине.

 

Вот такое тихое было лето.

Даже звёзды падали до рассвета…

А когда проснулись мы, было поздно –

Кончились на небе все наши звёзды.

---------------------------------------------------------------------

 

«…Вся жизнь наша – сон, и лучшее в ней опять-таки сон.

– А поэзия? – спросил я.

– И поэзия – сон, только райский».

 

                  И.С.Тургенев «Яков Пасынков»

------------------------------------------------------------

 

 

Владимир Монахов

ДООС – братскозавр

Братск

Эти тексты мне приснились и я их записал

 

* * *
Из пункта А. в пункт П.
выходит стихотворение, загруженное звуками, буквами, словами, знаками препинания, метафорами и прочей необходимой стихомассой, с которой ей надлежит добраться до станции Поэзия…
А в это же время из пункта Я. в пункт П.
выходит Поэт, плохо выбритый, обременённый замыслами, весь обчувствованный  воспоминаниями о вчерашнем походе к любимой женщине. Ему так не хочется тащиться на станцию Поэзия, но его уже там ждет стихотворение, которое ему  назначило свидание.
И потому он мучительно движется по заданному направлению.
Но никто не знает  состоится ли их встреча в пункте П. 
Вполне может так случиться, что они разминутся.
Стихотворение надолго застрянет в пункте П., в ожидании другого Поэта, а наш Поэт потащится к любимой женщине, где его с радостью примут и без   слов…

 

Из книги не-БЫТИЯ

 

 

... раскаялся Господь
что создал человека на земле
и сказал Господь
истреблю с лица земли человеков
которых я сотворил
..............................................................
..............................................................
шесть смертей тому назад
на второй мировой войне
погиб смертью храбрых
мой дед Андрей
пять смертей тому назад
в эпоху хрущевской оттепели
совсем молодым умер
мой отец Василий
четыре смерти тому назад
в безвременье брежневского застоя
скоропостижно скончалась
моя мама Люба
три смерти тому назад
накануне чернобыльской трагедии
отправилась в мир иной
моя бабушка Феня
две смерти тому назад
в нулевые годы нового века
оставила меня жена Ирина

Не думай обо мне, о, смерть моя!
О, смерть моя, не думай обо мне!

а еще сказал Господь
вы все – будущее того света

----------------------------------------------------------------

Фотография Елены Кацюбы

---------------------------------------------------------------

 

Марина Розанова

 

 

Голоса того света, услышанные во сне

 

 

Христос.

Я могу изменить прошлое, не изменяя его.

 

Волошин.

Здесь нет имен, но мы все друг друга узнаем.

 

Флоренский.

Чудо случается, но никогда дважды.

--------------------------------------------------------------

 

Станислав Минаков

Харьков, Украина

 

 

Любовь к Будде

 

 

Когда Сапарвати играет в гляделки с нефритовым гребнем

и черные пряди

не холит – когда – между гребнями гребня,

душа ее шепчет: ты где, Гаутама?

Я знаю: ты здесь, Гаутама.

Глаза твои вижу, но где же ты сам, Гаутама?

И шепот души Сапарвати

струится – как пряди – меж гребнями гребня.

 

Любовь к Гаутаме возможна лишь там,

где исторгнута плоть из пространств поцелуя –

как ком перламутра – с песчинкой – из чрева моллюска.

Любовь к Гаутаме – лишь там, где изъято желанье.

Но ты же – земна, Сапарвати,

тебе за предел – не продлиться.

Забудь Гаутаму, забудься, стекая

меж гребнями гребня.

 

Нефритовый гребень

глядит в золотые глаза Сапарвати…

---------------------------------------------

 

«Брамин твердит слово "Ом!", глядя на свой пупок, – и тем самым близится к божеству. Но есть ли во всем человеческом теле что-либо менее божественное, что-либо более напоминающее связь с человеческой бренностью, чем именно этот пупок?»

                    И.С.Тургенев «Брамин»

----------------------------------------------

 

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

 

--------------------------------------------

 

Татьяна Бонч-Осмоловская

кандидат филологических наук

Сидней, Австралия

 

 

ДЕНЬ НОЧЬ

 

 

Закрыть плотно дверь, чтобы внутрь не нанесло снега. У ворот остановиться, погладить кота, возвращающегося домой с мышью в зубах. Поздороваться с молочником, он довезёт тебя до города. По дороге рассказывать ему сказки о стране, где всегда жара, на деревьях круглый год цветут фиолетовые цветы, и белые попугаи кричат на рассвете. Когда откроются городские ворота, войти смело. Но не говорить своего имени, лучше всего назваться Никто. В библиотеке отыскать карту южного моря. Заучить её наизусть. На рынке попроситься в услужение в скобяную лавку. Остерегаться смотреть в голубые глаза молодой хозяйки. Когда сойдёт лёд, отправиться в путь. Кочегарить на речном корабле. Каждую ночь смотреть, как приближаются звёзды. Сойти, когда корабль бросит якорь в морском порту. Носить грузы, пока не придёт шхуна с какао бобами. Упросить капитана принять тебя в команду. Загрузить трюм грузом льна и янтаря. Попасть в бурю. Попасть в штиль. В открытом море остановить руку матроса, собирающегося убить пеликана. Ударить в ответ. Спокойно выслушать приказ капитана. На берегу сначала подняться в гору, потом идти вдоль ручья в деревню. Выйти в центр площади, сесть на землю и закрыть глаза, чтобы жители поняли, что ты не желаешь зла. Поселиться среди аборигенов. Выучить или вспомнить местный язык. Охотиться вместе с мужчинами. Построить дом. По ночам смотреть на южные звезды сквозь кружева папоротниковой пальмы. Однажды утром выйти из дома. Закрыть дверь, чтобы пол не залила вода. Остановиться, кивнуть попугаю, грызущему земляные орешки. Поздороваться со стариком, он доведёт тебя до вершины. По дороге рассказывать ему сказки о холодной земле, где снег лежит на еловых лапах, искрясь на солнце, и реки спят под твёрдой водой. Когда предки позовут тебя, идти без страха. Но не называть им своего имени. Лучше всего объявить себя Никто. Спросить у них название всех созвездий. Поступить в услужение. Убирать хижины, готовить еду. Избегать смотреть им в глаза. Когда выйдет луна, отправиться в путь. Грести на летучей лодке. По ночам смотреть, как горят на земле костры. Сойти в лунном порту. Работать на пристани. Загружать лунный свет в хрустальные бочки. Упросить капитана звёздного корабля взять тебя в команду. Подставлять паруса под солнечный ветер. Над тёмной крышей земли разбить хрустальную бочку, пролить водопад холодного света. Глядеть вниз. Спокойно выслушать приказ капитана. Ступив на твёрдую землю, осмотреться, потом идти вдоль ручья в деревню. Зайти в храм и встать на колени – так жители узнают, что ты желаешь добра. Поселиться среди них. Выучить или вспомнить местный язык. Построить дом. Работать на поле вместе со всеми. Ночью смотреть в отражения звёзд в гладкой воде. Однажды утром выйти из дома.

---------------------------------------------------------

 

«Жизнь – это красноватая искорка в мрачном и немом океане Вечности, это единственное мгновение, котрое нам принадлежит».

                 И.С.Тургенев. Из письма к Полине Виардо

-------------------------------------------------------

 

Маргарита Аль

ДООС – срекозАль

 

 

ὕμνος

 

 

по краю середины по краю

распеленаю середину распеленаю

пленную распеленаю пленную

нетленное распеленаю нетленное

 

по краю тайны по краю

тайное распеленаю

правым распеленаю левое

левым распеленаю правое

 

по краю жизни по краю

бессмертное распеленаю

до внутреннего распеленаю внешнее

до внешнего распеленаю внутреннее

 

по краю видимого по краю

невидимое распеленаю

немыслимое распеленаю

невысказанное распеленаю

 

по краю обратного по краю

перспективу распеленаю

в линию распеленаю нелинию

нелинию распеленаю в линию

 

по краю мгновения по краю

в мгновении распеленаю

извечности распеленаю

предвечности распеленаю

 

по краю полноты по краю

пустоту распеленаю

вакуум распеленаю в вакуУм

ум распеленаю в вакуум

 

по краю мира по краю

тишину распеленаю

скрытую в несокрытое

в рождённое нерождённоё

 

по краю света по краю

цвет распеленаю

чёрным распеленаю  белое

белым распеленаю чёрное

 

по краю ночи по краю

утро распеленаю

мужчину распеленает женщина

женщину распеленает мужчина

 

по краю смерти по краю

себя распеленаю

в несмерть распеленаю

в нежизнь распеленаю

 

по краю себя по краю

Я – распеленаю

до Бога распеленаю

до Безбога распеленаю

 

Арт-объект Маргариты Аль из коллекции «Время железного человека»

-------------------------------------------------

 

Анна Стреминская

Одесса, Украина

 

 

Каска

 

 

Сергей нашел немецкую каску с дырочками от пуль.

Ради смеха надел он ее на голову, и вдруг его захлестнул

поток чужого сознанья и речи нездешней лязг.

И он закричал: «Мою голову прострелили!», и разум его погас.

И снится ему, что лежит он в поле на чистом белом снегу,

пронзенный насквозь чужою болью: «Майн либе, я встать не могу!

Зачем я лежу на большом покрывале, холодном, как чья-то смерть?

Мою голову прострелили, ох майн Ленхен, майн херц!

Зачем я лежу здесь, подобно снегу, а мне еще нет тридцати.

Ведь если время приказывает нам быть, то пространство приказывает идти!

Но я умираю, и снег накрывает белой меня простыней…

Я был поэтом, а не солдатом, я хотел вернуться домой.

Всегда мне казалось: надо мною витают ненаписанные стихи.

Но смерть говорит: ««Это были пули!». Шаги ее так легки».

 

С  Сергея сняли немецкую каску – зачем нам чужие грехи?

Он долгое время ходил как блаженный, затем сел за стол и начал писать стихи.

                                                                                        

2009 г.

-----------------------------------------------

 

Иван Тургенев

 

 

Дрозд

 

 

Опять я лежу в постели... опять мне не спится. То же летнее раннее утро охватывает меня со всех сторон; и опять под окном моим поет черный дрозд – и в сердце горит та же рана.

Но не приносит мне облегчения песенка птицы – и не думаю я о моей ране. Меня терзают другие, бесчисленные, зияющие раны; из них багровыми потоками льется родная, дорогая кровь, льется бесполезно, бессмысленно, как дождевые воды с высоких крыш на грязь и мерзость улицы.

Тысячи моих братии, собратий гибнут теперь там, вдали, под неприступными стенами крепостей; тысячи братии, брошенных в разверстую пасть смерти неумелыми вождями.

Они гибнут без ропота; их губят без раскаяния; они о себе не жалеют; не жалеют о них и те неумелые вожди.

 Ни правых тут нет, ни виноватых: то молотилка треплет снопы колосьев, пустых ли, с зерном ли – покажет время.

 Что же значат мои раны? Что значат мои страданья? Я не смею даже плакать. Но голова горит и душа замирает – и я, как преступник, прячу голову в постылые подушки.

Горячие, тяжелые капли пробираются, скользят по моим щекам... скользят мне на губы... Что это? Слезы... или кровь?

  

   Август, 1877

--------------------------------------------

 

Юрий Михайлов

Симферополь, Украина

 

 

В госпитале

 

 

Такое впечатленье, что в палате

Контуженный лежит Лаокоон,

Который для удобства расчленён

И бережно разложен по кроватям.

Их даже не хватило, ибо стон

Стоит и в коридоре, где бинтом

Бинтуют поступившую часть рати,

На мине подорвавшуюся днём,

Ещё и угощённую огнём,

В ловушку угодившую, и, кстати,

 

Чтоб не сказать чего не для печати,

Оттуда и отползшую потом,

Кто в поте ледяном, а кто костром,

Забредившую здесь в бинтах и вате.

В них каждому теперь лежать пластом,

Боль чувствуя то в рукаве пустом,

То выше, возведённою в квадрате,

Поддержанную огненным нутром

И кратером его – вчерашним ртом,

Не всуе поминавшим богоматерь.

 

2009 г.

 

 

Гамбург

               

  

Мы Гитлера разбили, негодяя.

                    Е. Винокуров

 

 

По сумрачному Гамбургу гуляя,

Зерцала всех его бессчётных вод

Сверхлюбопытным взором озирая

От края и до края и не зная

Названий их, я брёл как антипод

Себе же самому, тем достигая

В познании невиданных высот.

 

Потом под сенью ратуши огромной

Я бронзового Гейне созерцал.

Своей фигурой вогнутой бездомным

Он мнился мне на площади содомной

И букву «s» весьма напоминал,

Чтоб SOS сказать. Рукою вероломной

Никак его сам Мёбиус ваял.

 

Что я ещё запомнил? Из бетона

Перед дворцом юстиции стену,

Скорее подходящую для зоны,

Чем для дворца. Она была клеймённой

Всё ещё теми датами, в вину

Вменявшими затворникам Альтоны*

Позор, разруху, голод и войну.

 

--------------------

* персонажи одноимённой пьесы Сартра.

Альтона – район Гамбурга.

 

2007 г.

-----------------------------------------------------

 

Герман Виноградов

ДООС – огнезавр

 

 

Из «Книги лекарчеств и снадобий

доктора Добронюхова Гуталина Петровича»

 

 

Шар-пень молос(к)осый (зажабра сребролисая).

На ползолотника зажабры на глаз присовокупляем мелочь толчёную, а то и вовсе бестолочь корня собачего василька и четырть фунта собачей петрушки. Настаивать до первых петухов в жбане из дамаской стали. Пенки обильно намазывать на язык и глазное дно. Осадки и хорчки сховать в шкатуль, перевязав стеблем собачей земляники. 

(Для пробуждения кундалини).

 

 

Забуряк поганый (Мочало гнутое).

Заготавливать на выселках, избегая всего, что движется. Лучше зимой, чем после работы. Подробности в отдельной книге «Забуряк поганый – настоящее или будущее?» Немножко помогает в ночное время. Неплохо усваивается.

 

 

Лисячие хаморки двуцыцые.

Хавают как послабительное лекарчество при жиродохлости и застарелой лисабеглости. Детишкам делают пожиже, размазывают жыжыцу по хребтине и грудям. Засохшие корочки сдирают с кожей, перетирают в ступке до запёклости и полученной жижцой пичкают детишек через нос и ушки.

 

 

Мологадо карболовое.

Препарат в общем-то заграничный и скорее всего вредный. Потому, ежели врач предложит, то лучше незаметненько притоптать его в укромном уголке, а сверьху чего навалить (бумажек, там, бутылок пустых), чтобы никто ничаво не понял.

 

 

Примадохиус сусековый.

До еды – жбан на рыло, а после еды – четырть на нос.

И так до первых петухов.

 

 

Козлой мосёл (хитравка).

Сок увлажняет зубы, а стеблячок хорошо со сметанкой. Толчёный корень через трубочку потянуть на «раз-два», сцедить в тряпочку. Полученное «мокренько» зацепить курвилочкой и поёрзать туда-сюда. Если не отойдёт, то сплюнуть через левое плечо до второй стражи (по-нашему, до первых зябликов), особливо не сусля в ширину.

Усё.

 

 

Бодяга хаморая (огурец-трава).

Ершистый репей, серенький, с прожилкой и крапинкой.

Положить в собакерку и замереть. Отмереть. Хорошенечко потрясти собакерку и вытрясти взболтыши на сито. Хорошенечко просеять в жбан с масялом Галошиуса. Полученное суслице заложить за воротник и ждать, пока усё хозяйство не ссохнется. А как ссохнется, так и сдохнется. А посему лучше это лекарчество соседу в щи или соседке в щель. MIXTURA FATUM EST!

 

 

Требуха лисапёсая очищенная, настоенная на жуках-плавунцах.

Лисагор Мохнохитрыч Чувилихин в своих заметках  «Лекарчество и жизнь после жизни» упервый воспитролил сие добронюхое сочетание на основе биочучих мохновяк богомерзких..

Ежовой иголкой, обильно смоченной сим настоем, тыкають и в грудя, и в чресла, и в подмых общим числом уколов сорок три ±.

 

 

Сусли (мюзли с сусликом).

На четырть жбана мюзлей один золотник вытяжки древесного суслика, (суслика надыть вытянуть за хвост из дупла, пока не убёг!). Хорошенечко присыпать тальком.

Кушать натощак для настроя на победу.

---------------------------------------------------

«– На что тебе лягушки, барин? – спросил его один из мальчиков.

– А вот на что, – отвечал ему Базаров… – я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается;  а  так как мы с  тобой те же лягушки,  только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается.

– Да на что тебе это?

– А чтобы не ошибиться, если ты занеможешь и мне тебя лечить придется.

– Разве ты дохтур?

– Да.

– Васька, слышь, барин говорит, что мы с тобой те же лягушки. Чудно!

– Я их боюсь,  лягушек-то, – заметил Васька…»

              И.С.Тургенев «Отцы и дети»

 

Рисунок Галины Мальцевой

Специально для ПО

--------------------------------------------------------------

Игорь Яркевич

 

 

История советского голоса

 

 

Советский голос все время воскресает, как Иисус Христос на Пасху

Уже не двигается советское тело. Уже растаяло советское коллективное бессознательное. Я уже не помню советские взгляды. Не чувствую советские запахи. Не смогу повторить советские жесты. Постепенно забываю советские тексты. Они уже все где-то далеко. Но слышу все советские голоса. Они никуда не уходили. Они всегда рядом. Они стали вечным эхом совка. Советский голос не сдается. Советский голос звучит и звучит.

Советская морфология не оставила четких представлений о голосе. Оставила о лице. Оставила о цвете. Оставила о вкусе. Оставила о сексе. Оставила даже о театре. Оставила о многом, но только не о голосе. Советский голос стал самой загадочной субстанцией советской экзистенции.

У Булгакова в «Мастере и Маргарите» есть фраза о скошенных к носу от постоянного вранья глазах секретарши. Это можно было сказать о всех без исключения советских глазах. Но это можно сказать и о советском голосе. Он тоже был скошен куда-то к краю горла от постоянного вранья.

Хотя советский голос не врал; Булгаков здесь не при чем. Советский голос путал. Путал из-за фонограммы. Он говорил, пел и делал все остальное, что должен делать голос, под фонограмму еще до тотального распространения фонограммы. Фонограммой советского голоса была русская советская мифология. Вот с ней все время путал себя советский голос. Он уже сам не понимал, когда звучит он, а когда она. Поэтому советский голос всегда говорил совсем не то, что он хотел сказать. Когда он пел бардовские песни, то у него получался доклад на съезде партии. Когда он хотел пожалеть, то он посылал на… Когда он посылал на…, то он просил, чтобы его пожалели. Когда он угрожающе хрипел, то выходило извинение за бесцельно прожитые голы. Когда он просил прощения, то он рассказывал неприличный анекдот. Когда он хотел сказать что-то нежное, то получалось что-то совсем тоскливое. Когда он пел «Аллилуйя», то он звал «Коммунисты, вперед!». Когда он говорил «Воистину воскресе!», то он рапортовал «Всегда готов!».

Когда он хотел сказать как Хрущев, то он говорил как Пастернак. Когда как Пастернак – тогда он говорил как референт Хрущева. Когда как Бердяев – тогда он говорил как Баба-Яга. Когда он хотел прочитать про себя стихи о войне, то он читал вслух прозу о мире. Когда он хотел сказать что-то пацифистское, то у него получалось что-то милитаристское. Когда он предполагал сказать что-нибудь антисоветское, то у него получалось что-то безнадежно советское. Когда мистическое – тогда производственное. Когда божественное – тогда сельскохозяйственное. Когда эзотерическое – тогда опять выходило что-то совсем тоскливое.

Он говорил с трибуны так же нежно, как говорят в постели. В постели он говорил так же громко, как с трибуны. С экрана он говорил, как будто он в церкви. В церкви – как на складе. На складе – как в публичном доме. В публичном доме – как с экрана. Когда он хотел говорить голосом Пушкина, то он говорил голосом Пятачка. Когда он хотел говорить голосом Пятачка, то он говорил голосом Брежнева. Когда он хотел сказать голосом Брежнева, тогда он говорил голосом Достоевского. Когда голосом Достоевского – тогда это был Заяц из «Ну, погоди!». Когда голосом Зайца – тогда он говорил как Лев Толстой. Когда голосом Льва Толстого – тогда он говорил как Чебурашка. Когда голосом Чехова – тогда как Чапаев. Когда как Тургенев – тогда как Людоедка Эллочка. Когда как Окуджава – тогда как Волк из «Ну, погоди!». Когда как Солженицын – тогда как Винни-Пух. Очень тяжело советскому голосу давалось воспроизведение западных голосов. Когда он хотел сказать как Хемингуэй – тогда он говорил как Шолохов. Когда как Ремарк – тогда как Фадеев. Когда как Борхес – тогда как Ленин. Когда как Маркес – тогда как городской сумасшедший. Когда как маркиз де Сад – тогда как продвинутый пионервожатый. Когда как Ницше – тогда как продвинутый подросток в пубертатный период. Когда как Сартр – тогда как продвинутый кагэбешник. Когда как Пруст – тогда как Юлиан Семенов. Когда как Джойс – тогда как Юрий Трифонов. Когда как Набоков – тогда он мычал как баран. Когда как Ионеско – тогда как доктор Айболит. Когда как Феллини – тогда как деревенский сумасшедший. Когда как Энди Уорхолл – тогда как деревенский милиционер. Когда как Джульетта Мазина – тогда как старуха Шапокляк. Когда как Луи де Фюнес – тогда как крокодил Гена. Когда как Софи Лорен – тогда как Мойдодыр. Когда как Марчелло Мастрояни – тогда как Александр Матросов. Когда как Джек Николсон – тогда как Дед Мороз.

Фонограмма советского мифа окончательно запутала советский голос. Советский голос, в свою очередь, запутал и себя, и людей. Он сам не знал, чего он хочет. Его сложно было понять. Он то выл на луну, то мяукал на солнце. Он то звал брать Берлин, а то лететь на Марс сажать там яблони. Он то весело пел о разлуке, то грустно о любви. Он то с радостью пел о смерти, то с ненавистью – о жизни. Он то плакал, то смеялся, то бился в истерике, а то был холодный как сам холод. Он то звал на оборону Севастополя, то жаловался, что не дают вылет в Одессу.

Он то доказывал, что экономика должна быть экономной, а то, что у цветов есть глаза. Он то клялся в любви к физикам, то целовал руки лирикам. Он то просился в рай, а то обещал выполнить пятилетку в четыре года.

Он то звал в гости черта, то хотел играть на трубе. Он то был всем недоволен, командовал «Ни шагу назад!» и обещал немедленно уничтожить все живое на Земле, то нежно-нежно верещал, как прекрасен этот мир. Он то звал расщеплять атом, а то уйти навсегда в горы. Он то брал правильно ноты, то фальшивил, а то брал правильно ноты и фальшивил одновременно. Он звал то к оленям в тундру, то к дельфинам в море, то к пингвинам на льды, то к птицам в облака, то к шахтерам под землю, то не звал никуда. а рекомендовал остаться дома, пить водку, смотреть телевизор и танцевать летку-енку. Он то горько плакал, что у него отняли копейку, то радовался, что потерял миллион. Он хотел залезть не то к Богу за пазуху, не то к тигру в пасть, не то к Брежневу в душу. Он звал не то на целину, не то на БАМ, не то на Днепрогэс, не то в цирк на Никулина, не то в театр на Райкина, не то в кино на Тарковского, не то на футбол на Блохина, не то на ипподром на коня Лиссабона, не то в подворотню на троих, не то в гости к другу. Он хотел стать не то горным эхом на Кавказе, не то весенним громом над Москвой. Не то он звал на помощь пострадавшим от наводнения на Ганге, не то просил три рубля до получки. Не то он кричал «Поехали!» как Гагарин, не то просил, как Сахаров, стоять на месте. Он не то вздыхал как Буденный, не то выдыхал как Чехов. Он звал не то в окопы Сталинграда, не то в монастырь на молитву. Он то секретарским тембром пел рок-н-рол, то рок-н-рольным тембром читал прогноз погоды. Не то он просил водки, не то – свежего самизидата. Он рассказывал не то с грузинским акцентом еврейский анекдот, не то с еврейским – анекдот про чукчей. Он то обещал достать с неба все звезды, то просил, чтобы его не толкали в метро. Не то он обещал пройти голым через всю Антарктиду, не то снова просил водки.

Не то он клялся в любви Советской власти, не то обещал взорвать Кремль, не то снова просил водки. Не то он кричал «Шайбу! Шайбу!», не то обзывал дворового кота Василия рассадником блох. Не то он кричал в окно райкома «Сатрапы!», не то в окно американского посольства – «Проклятые империалисты!». Не то он дрожал от волнения, когда говорил о Боге, не то обзывал священников попами. Не то он дрожал от волнения, когда вспоминал о первой любви, не то от презрения, когда заикался о сексе. Он требовал не то прав человека, не то оргазма, не то монархии, не то садо-мазо, не то возврата Константинополя, не то снова водки. Он не то имитировал безумие, не то был реально безумен на треть, не то был действительно безумен наполовину, не то был действительно безумен полностью абсолютно весь. Он читал вслух с надрывом не то шведский порнографический журнал, не то «Молитвослов», не то «Четвертую прозу» Мандельштама, не то «Книгу о вкусной и здоровой пище», не то Уголовный кодекс, не то «Справочник по психиатрии», не то все стихи, которые он помнил – от Есенина до Гимна Советского Союза, не то опять просил водки. Он не то заявлял о своей вселенской отзывчивости, не то до сердечного приступа доказывал, что евреи распяли Христа. Он не то учил жить безбедно, не то учил жить бедно, не то учил жить вообще. Он был не то картавый, как у Ленина, не то грассирующий как у Вертинского, не то безнадежный, как у Галича, не то хриплый как у Высоцкого, не то инфантильный, как у Олега Даля, не то грудной, как у Зыкиной или продавщицы Люси в винном отделе из гастронома напротив, не то осторожный как у Суслова, не то по-советски уверенный как у Юрия Соломина, не то по-советски отчяннный как у Шукшина, не то по-советски грузинский как у Сталина или Кикабидзе, не то по-советски армянский как у Джигарханяна, не то таинственнно интеллигентный, как у Окуджавы, не то нежный как у Кореневой, не то вкрадчивый, как у Андропова, не то цыганский, как у Сличенко, не то одесский, как у Жванецкого, не то достоевский, как у Кайдановского в «Сталкере», не то романтично педагогический, как у Макаренко, не то театрально-еврейский, как у Михоэлса, не то загадочный, как у Маргариты Тереховой, не то бюрократически многообещающий, как у Горбачева, не то бюрократически объемный, как у Игоря Кириллова, не то бюрократически искренний, как у Любови Орловой, не то бюрократически лирический, как у Утесова, не то бюрократически садистский, как у Вышинского, не то бюрократически гуманистический, как у Евгения Матвеева, не то бюрократически пронзительный, как у Сергея Бондарчука, не то бюрократически либеральный, как у Никиты Михалкова, не то бюрократически сексуальный, как у Аллы Пугачевой, не то бюрократически рок-н-рольный, как у Андрея Макаревича, не то, когда он проваливался в пропасть живота советской жизни, было непонятно, какой он есть вообще даже через чревовещание.

Было только понятно, что он оттуда, из пропасти живота советской жизни, снова просит водки. Он сам страдал от того, что он такой непонятный и так все безнадежно путает. В конце концов, советский голос запутался окончательно и сник. Но не сник.

Советский голос был доволен собой. До него и вокруг него других советских голосов в природе не было. Ему не с кем было себя сравнить. С ним некому было спорить. Но от этого он и страдал; ему просто не с кем было поговорить. Поэтому в нем слышались то пафос и энергетика первооткрывателя, то отчаяние единственного на Земле человека. Советский голос может быть доволен собой и сейчас.  Светский голос пережил всех. Он пережил советской тело, советское коллективное бессознательное, советский взгляд, советский жест, советский текст, Горбачева, КГБ, Госплан, Ельцина, СНГ и Саддама Хусейна. У России был перерыв, когда она искала голос, но теперь Россия снова заговорила советским голосом. Русского человека сразу же выдает его советский голос. У олигархов и номенклатуры уже давно западные счета и западный имидж, но все еще безнадежно советский голос. Советским голосом говорят все. Советский голос вернулся в свою советскую юность и теперь к месту и не к месту употребляет популярный у советских людей в двадцатые годы глагол «зачитать». Советскому голосу все так же мешает фонограмма и он по-прежнему говорит не то, что он хочет сказать. Если он хочет сказать о нефтяных монополиях, то он говорит о «Трех сестрах». Если об «Идиоте» – тогда о монетизации льгот. Если о брутальном сексе – тогда о Дне Победы. Если об экологии – тогда о порнографии. Советский голос по-прежнему все путает. Он путает Рублевское шоссе с входом в рай, модный бутик – с благотворительным фондом, стриптизершу – с Марией Магдалиной, формат – с комбатом, собственность – с недвижимостью, недвижимость – с независимостью, независимость – с Конституцией, Конституцию –  с потенцией, потенцию – с капуччино, капуччино – с кофе по-венски, кофе по-венски – с Венесуэлой. Одно время казалось, что советский голос уйдет навсегда. Теперь так уже не кажется. Теперь кажется, что он не уйдет никогда.

Рисунки Игоря Ревякина

Специально для ПО

--------------------------------------------------

 

Александр Жуков

г. Электросталь

 

* * *

Ты трактористка невиданных иллюзий и снов.

Я неадекватный зритель коалиции.

Если я произношу слово «любовь»,

То не сдаю сердечной позиции.

Прижмись ко мне своей душой,

Погладь мои волосы кистью руки,

Останься, пожалуйста, вместе со мной,

Будто недолюбовники мы, а не враги.

Мне только и нужно, лишь то

Чтоб ты пересекла мой экватор.

Твоя амуниция – траурное пальто

Будоражит мой интимный кратор.

Я фетишист, вдыхающий твоё либидо,

Твои критические, и тебя всю.

Я твой начальник, не подающий вида,

Я безумно и нелепо тебя люблю!

А ты, заведя свой жизненный мотор

Напором бороздишь мои страдания,

Будто над головой наточенный топор,

Рубящий: любовь, эмоции, признания…

Я полиглотирую твои образы,

Принимаемые женщиной хамелеоном.

На твоей футболке стразы

Сверкают псевдомиллионом!

И я сверкаю, как светлячки,

У меня слишком мало бензина

Сверкнуть! Чтоб через свои очки

Ты увидела как мной ценима-любима!

Ты бульдозер невидимых иллюзий и снов,

Я начальник интимной милиции,

Если произносится слово «любовь»,

Нельзя нарушать традиции…

 

 

Странное.

 

 

Я смело сжимал твои руки

Грубыми пальцами,

Сгорающим днем от скуки.

Глотал твои мысли,

Душой запивая,

Желал неприятностей разных,

Мысли свободы глотая.

Я гладил рукой твое тело,

Чувствуя бархат кожи.

Отражаясь во мне, ты хотела

Страстью гореть, но все же

Была ты хорошей, а после ужасной.

Будь не похожей, а вскоре прекрасной.

Лови мои губы губами,

Вплетайся в меня корнями,

Покрой заодно корою,

Зеленой сочной листвою.

Я нежно ласкал твои руки

Мягкими пальцами,

Седеющей ночью, от скуки.

-----------------------------------------------

 

Иван Тургенев

 

 

Природа

 

 

      Мне снилось, что я вошел в огромную подземную храмину с высокими сводами. Ее всю наполнял какой-то тоже подземный, ровный свет.

   По самой середине храмины сидела величавая женщина в волнистой одежде зеленого цвета. Склонив голову на руку, она казалась погруженной в глубокую думу.

   Я тотчас понял, что эта женщина – сама Природа, – и мгновенным холодом внедрился в мою душу благоговейный страх.

   Я приблизился к сидящей женщине – и, отдав почтительный поклон:

   – О наша общая мать! – воскликнул я. – О чем твоя дума? Не о будущих ли судьбах человечества размышляешь ты? Не о том ли, как ему дойти до возможного совершенства и счастья?

   Женщина медленно обратила на меня свои темные, грозные глаза. Губы ее шевельнулись – и раздался зычный голос, подобный лязгу железа.

   – Я думаю о том, как бы придать большую силу мышцам ног блохи, чтобы ей удобнее было спасаться от врагов своих. Равновесие нападения и отпора нарушено... Надо его восстановить.

   – Как? – пролепетал я в ответ. – Ты вот о чем думаешь? Но разве мы, люди, не любимые твои дети?

   Женщина чуть-чуть наморщила брови:

   – Все твари мои дети, – промолвила она, – и я одинаково о них забочусь – и одинаково их истребляю.

   – Но добро... разум... справедливость... – пролепетал я снова.

   – Это человеческие слова, – раздался железный голос. – Я не ведаю ни добра, ни зла... Разум мне не закон – и что такое справедливость? Я тебе дала жизнь – я ее отниму и дам другим, червям или людям... мне всё равно... А ты пока защищайся – и не мешай мне!

   Я хотел было возражать... но земля кругом глухо застонала и дрогнула – и я проснулся.

  

   Август, 1879

 

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

-------------------------------------------------

 

Ольга Журавлева

 

 

Раёк

 

 

Что чуткий маятник Фуко, –

Отслеживая ритм Вселенной,

Раскачиваясь вдохновенно

И попадая в «молоко»,  –

Не  оттого ль, что колесом

Идут по кругу друг за другом

Степной самум, торнадо, вьюга –

Полёт вселенский невесом.

Но где-то очень высоко

Над облаками, сном и духом,

Природным выверенным слухом,

Качая маятник Фуко,

Живёт старик среди ветров

Надмирным правом управляя,

На тонкой ниточке качая

Основу тайную миров.

 

11 ноября 2010

 

----------------------------------------------------------

 

Антон Афанасьев

с. Боровское, Алтай

 

 

7 февраля 2002

Я хожу по странному саду. Он полон тишины, но такой, от которой шумит в ушах, словно поднесены к ним две морские раковины. Здесь совсем нет птиц, а пыльные гнёзда свалены в кучу под раскидистой яблоней. Эта яблоня, как и другие деревья сада, была вырезана из камня искусным мастером. Я не знаю его имени. Несколько расставленных поодаль зеркал отразили меня.

 

 

Март 2002

Когда было мне лет восемнадцать, мир звучал приветливой песней. Но я был наблюдателен и не боялся подойти к тем запретным пропастям, к которым люди обычно не подходят близко, и в некотором отдалении от которых устанавливается алтарь какой-нибудь из религий. Это, в общем-то, не грозит ничем, кроме того, что получаешь понятие о таких вещах, от которых поседеть можно, или побрататься с безумием, или смертельно заболеть. И ты слышишь теперь, кроме прежней светлой мелодии мира, еще и другую тему – страшные диссонансы, мощные, словно раскаты грома. И это начинает разрывать тебя, как силач разрывает руками книгу.

 

 

20 февраля 2005

В сущности, что такое лирика? — Отвод грубой руки действительности, высвобождение из-под гнёта повседневности, зеркальное состояние души. Судите по ней о мере вынесенных человеком страданий.

                              

 

23 апреля 2005

Ошибка многих людей в том, что, стремясь достигнуть чего-либо, они выбирают, как правило, кратчайшее рас стояние. Говоря образно, тесная калитка прекрасного сада  может находиться на двести шагов в сторону от тебя.

 

 

22 декабря 2006

Когда определённые еще древними стихии входят в наш дом, три из них – огонь, земля, вода – требуют от нас приспособлений, иначе жилище в той или иной степени будет разрушено или испорчено. И только воздух заполняет пространство, не требуя от нас ничего.

----------------------------------------------------------------

Из истории ДООСа

 

 

«Я поднял голову и увидал на самом конце тонкой ветки одну из тех больших мух с изумрудной головкой, длинным телом и четырьмя прозрачными крыльями, которых кокетливые французы величают «девицами», а наш бесхитростный народ прозвал «коромыслами». Долго, более часа не отводил я от нее глаз. Насквозь пропеченная солнцем, она не шевелилась, только изредка поворачивала головку со стороны на сторону и трепетала приподнятыми крылышками... вот и все. Глядя на нее, мне вдруг показалось, что я понял жизнь природы, понял ее несомненный и явный, хотя для многих еще таинственный смысл. Тихое и медленное одушевление, неторопливость и сдержанность ощущений и сил, равновесие здоровья в каждом отдельном существе – вот самая ее основа, ее неизменный закон, вот на чем она стоит и держится. Все, что выходит из-под этого уровня – кверху ли, книзу ли, все равно, – выбрасывается ею вон, как негодное. Многие насекомые умирают, как только узнают нарушающие равновесие жизни радости любви; больной зверь забивается в чащу и угасает там один: он как бы чувствует, что уже не имеет права ни видеть всем общего солнца, ни дышать вольным воздухом, он не имеет права жить; а человек, которому от своей ли вины, от вины ли других пришлось худо на свете, должен по крайней мере уметь молчать».

 

                               И.С.Тургенев «Поездка в Полесье»

 

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

----------------------------------------------------------------

 

Виктор Клыков

Вена, Австрия

ДООС – австрозавр

 

 

* * *

Мы думали:

мы собрались из разных наций

помочь улучшить мир земной,

так искалеченный войной,

войной всемирной и отдельных наций,

войной с собой, внутри себя,

войной, как воплощеньем зла.

…

Но мир остался, как и был…

 

 

* * *

Два мира: под… и над…

Мы чаще под…

Под облаками.

Друг друга чувствуем

локтями и боками.

 

Я изредка бываю над…

И я его люблю, просторный мир,

Холодный, синий мир над облаками.

но чувствую и здесь

касание локтями.

 

И не войти в него,

И не коснуться белизны

И синевы его руками.

И остается за бортом

Прекрасный мир над облаками.

 

А тянет нас туда все чаще.

душа несется ввысь из этой чащи

страстей и столкновений частых,

и радостей, и горестей…

несчастий.

 

Фотокомпозиция Александра Лысенко

---------------------------------------------

 

«…существуют в природе и в душе человеческой тайны, которые можно иногда прозревать, но постигнуть – невозможно…»

И.С.Тургенев «Клара Милич»

----------------------------------------------

 

Дмитрий Поляков

Маале Адумим, Израиль

 

 

Ниочёмники

 

8

три четверти лета

две трети тепла

в половине восьмого без света

на три пятых без сна

7

неделя ли день?

час ли за век?

был человек –

теперь только тень

6

всё написалось, кажется, вчера,

сегодня день без новостей.

молчу. молчит. молчим.

5

танцует день, хромает ночь,

и мышь скребётся за диваном

4

в кровь сомнения,

вечное не умирает

и воскресением не страдает

3

английские розы

шотландские Мегги

уэльские Дженни

рыжие Тары –

алмазов много в королевстве

2

вербалия, спиралия

австралия, италия

я и лансир, я и лавреб

и я ларвтас, и я лаит –

немного скошенный пиит

1

грахт не улица

канал не река

уютность голландская

иногда без дождя

0

величайшая пустота –

пустота внутри

наполняй – не наполнишь

голод не утолишь картошкой «фри»

--------------------------------------------------

 

Алексей Торхов

ДООС – торозавр

Николаев, Украина

 

 

ИЗ-РАН-НЕ-(НО?)-ГО

когда я открыл америку…

не узнал тебя впервые…

девушку с глазами настежь…

и замочной бурлящей скважиной…

в области сердца…

взглянула не целясь…

поднесла хлеб и ключ…

соли не было…

а я ещё не умел замечать её…

спрятанную в слезинках…

 

 

ЗАПРЕДЕЛЬНАЯ РЫБА

ты так глубоко чувствуешь…

боюсь не выплывешь не хватит воздуха…

ныряешь в меня подолгу молчишь…

беззвучно открываешь рот…

говоришь?..

задыхаешься?..

твоя нежность воды матери…

обволакивает всего если…

тело эфемерно…

касания осторожны…

мои взгляды пузырьками…

всплывай задохнёшься!..

не надейся на жабры!..

…

и всё же чем ты дышишь?..

тобой…

---------------------------------------------------

 

«…в этой страсти, которая, после стольких лет, с такой силой пробилась и вырвалась наружу, нет ли чего-то неизбежного, неотразимого, как закон природы?»

                И.С.Тургенев «Дым»

-------------------------------------------

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

---------------------------------------------

 

Екатерина Ивлева

 

* * *

Целовать губы, которые мне предназначены, – буду,

захлебываясь и давясь ими,

задыхаясь в их сомкнутости,

психуя от клаустрофобии в их недрах.

Туннель, повернись к лесу как-то, а ко мне – дверью

и светом в конце, ок?

Я иду искать –

раз, два, три, четыре, пять, –

где и когда

и, главное, куда

мне суждено вернуться,

не поперхнувшись

любовью...

 

 

* * *

Это всё – ломка.

Роман мой, Ромка,

Из-за тебя так фуфлово дышать.

А может, я в шапке?

Или выброшена с 4 тыс. метров с парашютом?

Или еще какой-то вариант,

мешающий вызубрить глаголы-исключения?

Чтение поможет?

Ну, может, и надо прочесть –

тебя,

И услышать,

увидеть,

прогнать,

не держать,

не зависеть,

смотреть вслед спокойно,

не обидеться, не

дать вертеть собой больше...

Вытерпеть всё.

Одно позволю себе:

Ромка, я ненавижу тебя,

потому что – поверх глаголов –

голая

перед тобой стою...

-------------------------------------------------

 

Ирина Бессарабова

 

 

На Тургеневской

 

 

Эскалатора старый печатный станок

Разорвал мне Тургенева в клочья.

Вот что значит работать и, падая с ног,

Возвращаться глубокою ночью.

 

Отчего эта книга упала из рук

На гармошке ступеньки ребристой,

Где последнего поезда мертвенный стук

Становился молитвою чистой?

 

Собирая останки Отцов и детей,

Их куски в сочетаньях нелепых,

Я нашла расшифровку непрожитых дней,

Да и прошлых изысканный слепок.

 

Поезд мой, уходя, помрачнел, прогудел

Вдоль Тургеневской всей панихиду.

Картотеку безумных  воззрений и дел

Я теперь не теряю из виду…

 

Я готова считать этот гениев тур

Поединком добра и злодейства.

Все смешалось. Распалось на много фигур.

Все они из того же семейства.

 

1. Из всех искусств для нас важнейшим, –

Сказал известно кто о чем,

Является…

… Искусство наживать деньги, или нет больше геморроя! – воскликнул Базаров с презрительной усмешкой.

                            …не танец гейши,

А Фонд за каменным плечом.

 

2. Перечисляя имена знакомых,

   Названия припомни насекомых.

   Иван Сергеич, видимо, дорос

   До чести быть записанным в ДООС.

– Я тебе обещался рассказать его историю, – начал Аркадий.

– Историю жука?

– Ну, полно, Евгений! Историю моего дяди.

3.

Нигде время не бежит, как в России. Десять лет прошло таким образом, бесцветно, бесплодно и быстро, страшно быстро... В тюрьме, говорят, оно бежит еще скорей.

Как шло десятилетье нулевое?

Как кровь? Как нефть? Как что-нибудь другое?

 

4. Базаров – Аркадию:

« Добрые мужички надуют твоего отца всенепременно. Знаешь оговорку: « Русский мужик Бога слопает»?

Да, слопали, но вовсе не мужик,

А те, кто окормлять его привык.

 

5.

Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения.

На этом месте меня попросили очистить помещение метро: от остатков книги и от себя.

 

 

(Курсивом набраны цитаты из великого романа И.С. Тургенева «Отцы и дети»)

------------------------------------------------------

Визуальное стихотворение Александра Бубнова

--------------------------------------------------------

 

Из ПОртфеля

 

 

Виталий Владимиров

(1938-2011)

 

Оранжевое окно

 

 

Шаги в ночи звучат несмело.

Глазам и шорохам темно.

Но в черном воздухе висело

оранжевое окно.

И нет на нем креста из рамки,

сияет настежь, медоносно,

как потайная дверка в космос,

оранжевая ранка.

Из мрака тихо возникают

и осторожно замирают

продрогшие отчаянцы,

что по ночи шатаются…

Стоят, закинув головы,

их много в темноте...

Пускай не гаснут окна

на черной высоте.

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

--------------------------------------------------------------------

 

Ирина Силецкая

 

Дикий сад

 

 

Трава примята, клевер сжат,

И ноздри аромат щекочет.

Притих уснувший дикий сад,

Впитал в себя обманы ночи.

Ползущий медленно туман

Глотает кочки и пригорки.

А вот и медный месяц сам

Спустился с невысокой горки.

 

 

Он осветил всю ночь до дна,

Извлек на свет ее все тайны.

Вся нагота ее видна,

И этот дикий сад случайный,

Интимность стриженной травы,

И звуки-охи, всхлипы веток…

Не сможет месяц удивить

Деревьев стыд полураздетых…

 

 

Ах, эти шорохи земли,

Ах, эти запахи Вселенной!

В сад дикий тропки завели,

Чтоб в этой тишине бесценной

Вдохнуть всей грудью аромат

Травы, листвы, земли и влаги!

И твой покой волненьем смят,

Глоток лишь из волшебной фляги

 

 

Безумства ты отпил… Долой

Дворцы, портретов укоризну,

Ласкавших шаг ковров покой!

Назад к земле и к правде жизни!

Ершистый клевер, тропки, дерн,

Природы чуждого терпенье…

Дух жизни в нас не побежден,

В природе суть и вдохновенье

---------------------------------------------

 

Александр Федулов

 

Тексты буквенные – названия рассказов И.С.Тургенева:

 

 

1. Довольно. (Отрывок из записок умершего художника).

Заканчивается: ...The rest is silence. (...Дальнейшее – молчанье.)

2. Стук... Стук... Стук!.. (О фатализме и русском самоубийстве – как определил сам И.С.Т.)

3. Часы (Рассказ старика. 1850 год).

4. Песнь торжествующей любви. – Рассказ посвящен памяти Гюстава Флобера. Элиграф из Шиллера: "Wage Du zu irren und zu traumen!" ("Дерзай заблуждаться и мечтать!").

Тур – исчезнувший вид.

Genius loci – добрый гений, гений места (обычно змея).

Глаголический Покой очень напоминает виселицу.

Фигура – отсылка к Шиле.

Эгон Шиле (Egon Schiele) – 12.06.1890 – 31.10.1918 – замечательный австрийский художник, умер вслед за беременной женой от эпидемии испанки.

И еще – Тургенев родился в октябре 1818, Шиле умер в октябре 1918. Замыкание какой-то астрономической фразы.

---------------------------------------------

Фото Александра Лысенко

 

 

ЛитературовИдение

 

Текст предоставил для печати редактор

французского журнала «Présage» Борис Лежен.

Перевел специально для ПО Михаил Яснов

 

Мишель Деги

Париж, Франция

 

 

Шарканье метлы на улице прозы

 

 

Тишину раннего утра нарушает один лишь звук – шарканье метлы из прутьев по влажной мостовой: так размеренными размашистыми движениями, будто косарь, будто сеятель Милле, будто великий ритор, орудует городской дворник…

Лишь этот звук – это шарканье метлы ранним утром, взмах за взмахом наводящей глянец на сверкающие камни сточного желоба…

Вот она, перифраза, и со вставками.

А в начале – фраза, обволакивающая словами вещь, словом не являющуюся, вещь как вещь, в ее своеобычности, единичности и с присущим ей одной строением. Она заставляет работать воображение; подает мысль, как любил говорить Малларме. Возникая и удерживаясь в речи языка, в данном случае, французского, она показывает то, что не вербально, но произносимо; то, что можно подправить или с фотографической точностью запомнить, и, делая это, давая возможность представить себя на слух, фраза не занимается «переводом», хотя так и принято говорить. Ибо вообще нет другого способа донести речь. Их сотни, фраз; и – та же самая процедура. Все фразы, которые я мог бы собрать и побудить к движению, упражняясь на эту тему, заботливо подступают к вещи и походят одна на другую.

Это не замещение, в педагогических или нравственных целых, вроде «столица Франции» вместо «Париж», согласно Паскалю.

Это литературное действие ради удовольствия; удовольствие множественно, это признание, принимаемое с признательностью: Это узнавание, а по Канту – эмпирический синтез.

Это прустовская фраза, вновь бросающаяся на поиски утраченного времени; особенно придирчивая, ибо оно, это время, утрачено «навсегда». Признанным коррелятом «мне помнится» – признанным, ибо любимым, – является утраченное время: знание о вещи, только что и навеки исчезнувшей; то, о чем наши дети не могут «вспомнить» и что получают от предыдущего поколения как медальон, семейную реликвию, фетиш – «свидетельство». Иначе говоря, – обещание счастья.

В ХХ веке со свойственным ему острым чувством современности за поэтикой эмфазы и эпидиктических гипербол последовала кропотливая поэтика, любящая въедливо разбирать, совершенствуясь с умопросветляющей (в противоположность умопомрачительному) быстротой, стиховую сущность поэтического на уровне его техно. Вот пример: простое выпадение гласного может внести штрих, незаметно «неологизируя» разговорный (то есть, разговаривающий) язык крошечным тревожащим посягательством, приводящим стихотворение в действие или отмечающим его еле заметной чертой «фатичности» (Якобсон); так Реверди называет свое избранное «Plupart du temps», отбрасывая определенный артикль.

Современный поэт по собственной воле поэт-организатор (поэтизатор). Ему нравится вертеться в колесе (и с колесом), замыкающим мысль поэтики и поэтику мысли. Поэтика – «поэтическое искусство», объясняющееся  интересом к стихотворению и к его композиции, – соединяет и сочленяет два основных ингредиента: формальность с откровением. Мы признаем «за» стихом или поэтическим текстом вообще двойную склонность: речевую последовательность, анализируемую «формально» или лингвистически (например, как просодико / ритмический механизм и графическое полотно с узнаваемым «подтверждением», заставляющие читателя-слушателя сказать: «это – стихотворение») и подвластную парафразированию мысль или описание опыта, вызывающие у слушателя-читателя понимание текста в значении «автор так видит»; иначе говоря, в освещении, показывающем их именно такими, как они показаны. Это некая вещь, находящаяся «на слуху», то есть касающаяся слуха-говорения (любое местное наречие распознается подобным «аппаратом»), и некая вещь, касающаяся бытия-в-мире, видения-этого-мира, «озарения», в рембоистской терминологии, – рефлексия комментария мусолит свою возвышенную любовь и пытается «анализировать» секрет композиции того, что нераздельно: звука и смысла, в их, как сказал бы Валери, «затрудненности».

Формалист, каким бы равнодушным он ни выказывал себя по отношению к содержанию или мере идеологичности стихотворения, не может отрицать стремления к поэтическому говорению.

Реалист, сколь бы нечувствительным к формальности он себя ни объявлял, не может оставаться глух к размеру «само-референтности обаяния», в котором стих утверждается в стихе и затем в поэзии.

Текст стихотворения, единство минимальной емкости стиля, заявляющего себя как поэтический, знает толк (и толкуется) в компоновке этих двух стремлений:

1. Стремления к омофонии (очень общо) или парономазии или повтору подобий в звучании языка, о чем идет речь в значимой материальности. Позвольте мне проанализировать небольшой пример. Вот первая Вот первая строчка одной из моих прозем, окликающая: «Балийцы,облитые бликами /…/», – приводя в состояние боевой готовности понимание, бдительность речи по отношению к языку, или к тому, что им захочется выразить. На вопрос «Но почему он это говорит так-то?» ответ таков: так пришло ему в голову; ему так слышится; у каждого свое «так»; это его язык в его сознании, его сознание в его языке.

2. Сказанное («Dict», торжественно формулирует философ), адресованное кому-либо или содержащее информацию само по себе, составляет второй материальный ингредиент. Нечто пытается высказать себя, говорит другим; это то, что иногда называют «посланием»; истина в бутылке, брошенной в море… ибо это надо сообщить. Не в том ли определение истины, что всякая хороша для высказывания? Однако минуем все это, даже если оно совершенно смешано с моей жизнью (включено в мою историю, по словам Малларме).

По этим двум приметам узнается поэзия. Говоря более общо, логос.

Недавно я прочел у Сартра все, касающееся поэзии. Крайне интересное чтение, поскольку то, к чему он остается безразличен, или то, что не берет в расчет, позволяет напомнить (в том числе – себе), в чем состоит поэзия.

Он имеет в виду современное состояние поэзии, обреченной на «самоубийство». Он не понимает того, что Малларме подразумевает под разрушением.

Он подтверждает это недоразумение (но вовсе не презрение) незнанием того, что Бодлер (которого он цитирует) называет чудесным свойством поэзии, добавляя: «чистота идей и сила чаяний составляют единственный мой капитал». Внутри литературы он чересчур разделяет поэзию и прозу. Такой взгляд зиждется на аксиоме, согласно которой разоблачение (эту тему и само слово он заимствует у Хайдеггера) есть дело прозы, прозы как видения мира, ибо не существует разоблачения без картины и прозаического действия изменения мира. Нет преобразующего действия – нет разоблачения. Такая дихотомия гибельна. Современная литература скорее представляется колебанием между (Валери); между прозой и поэзией, к примеру.

Вторая аксиома – это аксиома разрушаемости: речь и язык (он их не различает) легко разрушить. Впрочем, ни та, ни другой не созданы для разрушения. Он не слышит завоевания Малларме в знаменитом «Victorieusement fui le suicide beau» («Победоносно бегущее прекрасное самоубийство»), то есть, не обращает внимания ни на свойственный Малларме прием двойного отрицания, ни  на диерезу; этим я хочу сказать, что он также не вслушивается в значимую текстуру стиха, совершенно поразительную, ибо она отрицает две возможности для диерезы в первом полустишии («Victorieusement fui…»), чтобы благоприятствовать той, что растягивается в «le su-i-cide-beau». Ибо здесь вопрос для поэта-профессионала, вопрос поэтического поведения, состоит во взаимоприемлемости диерезы (формы) и «не-состоявшегося-самоубийства» (содержания).

В становлении поэзии вплоть до сюрреализма, каковой для Сартра является чередованием самоубийства и разрушения, нет ни смерти, ни воскресения. Есть преобразование, очень медленное, а иногда и опасное, и – если можно так сказать – «для близкого рассмотрения». К чему эта настойчивая вера в разрушение языка и этот непрестанно укрепляющийся стереотип? До такой степени, что возможно сегодня (в XXI веке), совсем в иное, нежели сартровское, время, речь, быть может и идет о разрушении, но приходящем в поэзию извне. Вспомним Барта: он оплакивал исчезновение фразы, а на самом деле сохранял надежду на…  японскую поэзию.

Судьба французской поэзии есть, с формальной точки зрения, судьба немого «е» (выпадения звука и элизии) и диерезы в целом: растягивание, удлиняемость, ритм, игра с возможными ускорениями и замедлениями. Что касается стихотворения как такового, речь идет о принуждении языка к неспешности с целью прослушать и различить его мощность или вместительность. «Эластичная пульсация», – говорил Бодлер; долгий слог – если можно так сказать – это долгий слог ритмического аппарата, измеряющего весь диапазон: чередование «краткости» (сокращения) и «долготы» (удлинения), повторяющихся и отличающихся беззвучным «различием», паузой.

Что касается смысла (или содержания), то это вопрос иносказательный, вопрос «фабулы», который не может быть изолирован (какой смысл может быть у дискурса, являющегося «единственным в мире»?), но годен для застройки, созидания, в отличие (через противопоставление, совпадение, разногласие) от других смысловых порядков, философского, теологического, нарративного, научного, в отчетливом столкновении с ними. Отсюда наши вопросы: что во всем этом от мифа? Религии? Философского высказывания? И т.д.

«Поэзия» не действует в одиночку. Она не есть всё литературы, все возможности («свободные», говорил Малларме, от обычного общения), вся обыденная мысль. Их двое: поэзия И проза; одна вместе с другой; и, следовательно, возникает то самое «колебание» (обмен, сплав, сочетание, локальный разрыв, и т.д.).

Стихотворение – это одновременно аперитив и когнитив. Его краткость сродни аперитиву («тост» или «приветствие» в языке – и в опыте Малларме). И оно не является сосудом знаний – с тех пор, как поэзия перестала быть дидактической и мнемотехнической машиной.

Его дискурсивность не «научна». Действие заключается в том, чтобы открыть, открыться, вновь открыть. В соответствии между открытием как таковым и открытием мира, прояснением мира, этим измерением, которое современная онтология называет Yapérité, или еще величием мира, вопреки движению мира, способному повторяться, словно хорошая погода, стихотворение есть продолжающаяся первая строка Гельдерлина: «Wie wenn am Feiertage»: как когда.

Стихотворение дважды «алетеично»: «Я одариваю вас истиной», – говорит поэт, и как минимум, дважды. Один раз это истина-«разоблачение»; второй – «сдача с этого абсолюта» (Мальро). Я, конечно, говорю о достоверном высказывании или суждении. Если стихотворение пригодно для цитирования (одно из ее возможных достоинств), то потому, что некое из его высказываний проясняет ситуацию – «обстоятельство» (Малларме). А именно, благодаря удачным поэтическим суждениям можно распознать ситуацию (событие) в свете этой цитаты – каковую призвало обстоятельство…

Иными словами, существует когнитивная сила (гносеологическая способность) сравнения, приближения, в чем и состоит приблизительная (приближающая) мысль стихотворного текста: ибо она исходит от различия между тем, что то же (гомологически) и что не то же.

Ассимиляция-диссимиляция.

Три соображения относительно нынешней поэзии.

1. Поэзия поднимается в ВОЗДУХ. Воздух – это три вещи: а) жизнь; b) точка зрения; с) мелодия.

Не застить горло (перевести дух); не застить зрение  (хороший вид); не застить слух (помнить мелодию). Вот к чему стремится стихотворение.

2. Существует ДУХ времени (Weltgeist). Этот дух не имеет ничего общего с духами; он не привидение, не божество, ни ночной джинн, нет, нет и нет. Этот дух из наших – человеческий. Мне бы очень хотелось назвать его святым, почему бы и нет, если понимать святость как мудрость и возраст, знание и суждение, психологию и добродетельность.

Религия породила теологию. Теология научила человека, на что он способен. Теперь ему предстоит взять на себя эту способность (Фейербах): продолжающийся антропоморфизм. Я не говорю, что нет ничего другого, ибо, безусловно, все есть источник: предшествующая природа, глубина вселенной, Бытие, «христианские источники» (Симона Вейль), и др.

3. Литература и ее поэтический модус – короче, поэзия, особенность которой состоит в следующем: она отважна, она бросается вперед, она решается, она прокладывает путь; она решает, она называет… – показывает, заставляет увидеть этот дух, заставляя услышать его. Это ее ясновидение или видение; некогда прорицательница, ныне – разгадчица. Она показывает его своим подругам: музыке, живописи, фильмам, новым видам визуального и изобразительного искусства… Она увлечена, она сливается с этим видением.

Под прозой я подразумеваю:

1. Фразу, фразировку, обычную разговорную речь, в диалоге, непроизвольную, обыденную, как у господина Журдена, как у всех, выученную под диктовку, во время муштры, в течение веков, под суровым, но любящим и улыбающимся родительским оком – она лишь сейчас расслабилась, запуганная бессмысленной педагогикой. Человек говорящий – это прозаик.

2. То, что мы познаем позже, тоже в школе, то, что умышленно не есть поэзия. Оно – иное: не рифмуется, не считает слоги, не имеет цезуры или переноса, ибо постоянно переносит, изменяет порядок слов – иди, куда послан. Это – литературная проза, та, что в газетах смешивается с «романом».

Для меня роман и проза не перекрывают друг друга. Нисколько. И когда я думаю о «прозе» как об элементе тягловой мысли, пишущей мысли, среды, где я слышу свой язык, и даже среды «логической» (логоса), где мой язык прислушивается сам к себе, пытаясь сделаться прекрасней, – я не думаю о романе. Если меня спросят, кто лучшие французские прозаики ХХ века, я, не заглядывая в рубрику «романисты», отвечу: Клодель, Арто, Пруст, Батай, Жионо и многие другие. Некоторые романисты являются прозаиками.

3. Среду, эфир стихотворений в прозе – например, у Бодлера: то, что может превратиться в прозу в стихах. Намечаются, выступают две бодлеровские версии, то самое, по Валери, «колебание между». Писать – это колебаться-решаться, в том числе, между прозой и поэзией. В чем поэзия прозаична? Она потихоньку минует способность идиомы – во всех ее нарядах, тропах, возможностях. Проза не вся прозаична.

Что до поэзии, поднимающейся и изолирующейся на своих высотах, в этом следует усомниться.

Эта мысль притягивает, как подытожил Рембо; она увлекает и сковывает («предложит слово, потом другое», – написал я в книге «Формы»); состоит из фраз. Вброд, на пустом месте. Потому-то и нет никакого продолжения («продолжения в мыслях», говорит язык), никакой «причины»… продолжать. Мысль, творение длящееся, захватывает прерывность или небытие. Как же она подпадает под чувства? Так же, как для Малларме пустота занимала место ощущения небытия, – так на мгновение соединившееся прерывное небытие представляется белизной белой страницы. Мысль проходит и заставляет проходить за ней того, кто станет ведущим; она расчищает знаменитый «путь идеи». Без мысли в стихах нет стихов: «нечего сказать».

Прежде чем стать стихией общения в современном смысле, стихия или эфир мысли является стихией, где мысль подпитывает, поддерживает себя: тем, что греки называли logikon, логикой или фрастической обыденностью. Способ, которым слова удерживаются в состоянии общности, их синтагма (син- или пара-таксичность), их taxis, это тоже фигура речи, троп. Иначе говоря: чтобы слова были объединены, а не представляли собой стохастическое разделение; чтобы они даже были одно рядом с другим в качестве приложения; чтобы можно было обнаружить хоть небольшое значимое различие между приложением и противостоящей ему формой, например, между равнозначностью и оксюмороном (и т.д.), а не атомизацию без какого бы то ни было признака взаимосвязи (иной, нежели их пуантиллистическая раздробленность для человеческого восприятия), – для всего этого «необходимо», чтобы среда была тропической, тропологической.

Разделение современной литературы между прозой и поэзией обозначено менее резко (менее режуще). Тектонические сдвиги затронули поверхность. Две основные черты современности, а именно обобщение и расхождение, сдвинули границы, спровоцировали надвиги, нераздельность, перераспределения.

Постоянно растущий поэтический (или стихотворный) характер пропитал почву, разлился: выйдя из своего «собственного» ложа стиха с достаточно замысловатым оправданием (ограниченная строка, отчетливые строфы, определенный жанр, сонет, баллада, эпопея, вирелэ, трагедия…), он разлился свободой стиха: стихотворение в прозе, проэма, прозема… когда сама полярность, к крайностям которой привязывается «колебание»*, остается составляющей; и по-прежнему важно с обновленными силами восстановить ее.

Получилось так, и я уже напомнил об этом, что роман привлек весь интерес публики настолько, что стал синонимом прозы и литературы: это ежегодно доказывает «литературное открытие сезона» во Франции, что говорит о состоянии наших нравов. Среди прочих печальных последствий есть следующее: философский, а также антропологический и некоторые другие тексты выкинуты из литературы. Невосполнимая утрата – и особенно нелепая, ибо для этих «других» самые общепризнанные французские писатели являются философами, эссеистами, а частенько и учеными «гуманитарных наук».

Тем не менее, есть проза и проза. Иначе говоря, различие и разделение остаются; между – с одной стороны – литературой (образцы которой «великая литература», современная и будущая, по-прежнему пытается зафиксировать, и внутри которой общее притчевое письмо – мысль, знание, фантастика, – как море, поглотит любую гетерогенность), а с другой, «литературой» залов ожидания, общения и информации.

_________________________________________________

* В другом месте я напомнил этимологию слова «колебание» (hesitation)

от «haerere» (привязывать).

------------------------------------------------------------------------------

 

«Владимир Сергеич начал расспрашивать Марью Павловну, почему она поэзии не любит.

–  Мне стихи не нравятся, – возразила она как бы нехотя.

– Да вы, может быть, мало стихов читали.

– Я сама их не читала, а мне читали.

– И неужели ни одни вам не понравились?

– Ни одни.

– Даже Пушкина стихи?

– Даже Пушкина.

– Отчего?

Марья Павловна не отвечала, а Ипатов, оборотясь через спинку стула, заметил с добродушным смехом, что она не только стихов, но и сахару не любит и вообще ничего сладкого терпеть не может».

 

                     И.С.Тургенев «Затишье»

------------------------------------------------------------------------------

 

Алина Витухновская

друг ДООСа

 

 

Для SANDIE

 

 

Ну что ж, давай меня закапывать,

давай лопатами размахивать!

 

(Как будто капельки закапывают

в седую лампу без ресниц.)

 

Иди с ножами и с пистолетами,

С веревками и злыми палками.

 

А над землею ноздри выставят.

 

Мы будем зрелище недетское.

(Такая выставка.)

 

И ты уйдешь.

 

Я буду труп, а ты прославился.

 

Тебе найдутся объяснения.

И мне найдутся объяснения.

 

Все будет так, как никогда.

 

Никто не понял.

 

Зато все новое придумают.

(Какое-нибудь слово зверское.)

 

Какая-нибудь инсталляция

(невидимая)

повиснет только для слепых.

 

Навсегда.

--------------------------------------------------------------------------------

 

ЛитературовИдение

 

 

Михаил Дзюбенко

 

 

Недо-Муму

 

 

Поскольку «человек – существо принципиально незаконченное», «ему нужна помощь других»¹. «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему» (Быт 2:18). После этого Господь создает животных и птиц и приводит их к человеку, чтобы тот нарек им имена. «<…> Но для человека не нашлось помощника, подобного ему» (Быт 2:20), и тогда была создана жена.

Сюжет тургеневской повести развивается в обратном направлении. История отношений Герасима с Татьяной подана Тургеневым не как самостоятельное событие, а как предыстория встречи с Муму [«Так прошел год, по окончании которого с Герасимом случилось небольшое происшествие»²]. Более того, композиционно обе ситуации и героини симметричны. Татьяна была «белокурая, с родинками на левой щеке» (249); Муму появляется в повествовании как «белый с черными пятнами» (257) щенок. Как и Муму, «Татьяна не могла похвалиться своей участью»: она была «маленькая, худая», «когда-то <…> слыла красавицей, но красота с нее очень скоро соскочила» (249); новонайденная Муму также «первое время <…> была очень слаба, тщедушна и собой некрасива, но понемногу справилась и выровнялась, а месяцев через восемь, благодаря неусыпным попечениям своего спасителя, превратилась в очень ладную собачку <…>» (258). Герасиму явно надо было кого-нибудь опекать; нет сомнения, что и к Татьяне бы, соедини она свою жизнь с ним, вернулась былая красота, хотя бы отчасти. Он ревновал Муму к другим так же, как и Татьяну. «Полюбилась она ему; кротким ли выражением лица, робостью ли движений – бог его знает!» (250), и это замечание о Татьяне надо также отнести и к Муму.

Татьяна была почти бессловесна: «Нрава она была весьма смирного, или, лучше сказать, запуганного, к самой себе она чувствовала полное равнодушие, других боялась смертельно; думала только о том, как бы работу к сроку кончить, никогда ни с кем не говорила и трепетала при одном имени барыни, хотя та ее почти в глаза не знала» (249–250). Но всё же, не будучи бессловесной полностью, она не желала соединять свою жизнь с Герасимом и тем самым уподобляться ему, а потому использовала свои способности разумного существа, чтобы избавиться от его ухаживаний – как оказалось, во вред себе. Мотив пьянства, сопровождающий образ Татьяны, не случайно перекликается с мотивом воды, сопровождающим образ Муму: в мнимом пьянстве Татьяны и вполне реальном ее мужа Капитона надо видеть ту стихию, в которой Татьяна тонет так же, как Муму тонет в воде.

Даже общался с ними обеими Герасим одинаково (что, конечно, определялось особенностями его речевого аппарата). «Глупо смеясь и ласково мыча», он дарил Татьяне подарки, «куда, бывало, она ни пойдет, он уж тут как тут, идет ей навстречу, улыбается, мычит, махает руками…» (250). Таково же происхождение собачьей клички: «Он и кличку ей дал – немые знают, что мычанье их обращает на себя внимание других, – он назвал ее Муму» (258). «Адам дает животным имена. Но что есть имя, как не “икона” твари? Наименовать, назвать значит преобразовать, поднять до высшего, личностного бытия»³.

Таким образом, Татьяна – это прото-Муму, или, точнее, недо-Муму. В отличие от Муму, существа полностью бессловесного, Татьяна не полностью лишена воли и выбирает гибель – замужество за Капитоном. Вообще состав действующих лиц повести (люди юридически свободные и крепостные, внутренне свободные и внутренне несвободные, словесные и бессловесные; животные) позволяет раскрывать самую сложную диалектику свободы воли и предопределения.

Герасиму не суждено человеческое счастье ни с Татьяной, ни с какой-либо еще женщиной; зато с Муму он переживает счастье нечеловеческое [«Она была чрезвычайно умна, ко всем ласкалась, но любила одного Герасима. Герасим сам ее любил без памяти...» (258)], уподобляясь героям народных сказок, которые находят себе суженых в лице/морде царевны-лягушки и прочих тотемов («Муму любила Герасима и была готова ко всему!» – из школьного сочинения; ср. школьный анекдот: «Поцеловал Иван-Царевич лягушку, потом залез на Серого Волка, потом пошел ловить Жар-Птицу.... Ну не было в лесу женщин, не было!!!!!!!!!!!»). Однако если учесть, что Муму возникает из воды тогда же, когда вслед за спившимся мужем Москву покидает Татьяна, то можно сказать, что Татьяна заколдована в Муму, которой также нет спасения. Это сказка навыворот: героиня трансформируется не из царевны-лягушки в Василису Прекрасную, а обратно и возвращается в водную стихию (ср.: «Вывез Герасим Муму на середину реки, привязал к ее шее два кирпича, поднял над водой. А Муму вдруг и говорит человеческим голосом: “Не топи меня, Герасим, я тебе еще пригожусь”. Герасим от ужаса так и онемел и руки разжал»).

___________________________________________

1. Горичева Т. Святые животные // Горичева Т. Христианство и экология: Сборник статей. СПб., 1997. С.141.

2 Тургенев И.С. Полн. Собр. соч: В 30 томах. Соч.: В 12 томах. Т.4. М., 1980. С.248.

3. Горичева Т. С.154.

--------------------------------------------------------------------

 

Рисунок Игоря Ревякина специально для ПО

---------------------------------------------------------------

 

Иван Тургенев

 

 

СФИНКС

 

 

      Изжелта-серый, сверху рыхлый, исподнизу твердый, скрыпучий песок... песок без конца, куда ни взглянешь!

   И над этой песчаной пустыней, над этим морем мертвого праха высится громадная голова египетского сфинкса.

   Что хотят сказать эти крупные, выпяченные губы, эти неподвижно-расширенные, вздернутые ноздри – и эти глаза, эти длинные, полусонные, полувнимательные глаза под двойной дугой высоких бровей?

   А что-то хотят сказать они! Они даже говорят – но один лишь Эдип умеет разрешить загадку и понять их безмолвную речь.

  Ба! Да я узнаю эти черты... в них уже нет ничего египетского. Белый низкий лоб, выдающиеся скулы, нос короткий и прямой, красивый белозубый рот, мягкий ус и бородка курчавая – и эти широко расставленные небольшие глаза... а на голове шапка волос, рассеченная пробором... Да это ты, Карп, Сидор, Семен, ярославский, рязанский мужичок, соотчич моя, русская косточка! Давно ли попал ты в сфинксы?

   Или и ты тоже что-то хочешь сказать? Да, и ты тоже – сфинкс.

   И глаза твои – эти бесцветные, но глубокие глаза говорят тоже... И так же безмолвны и загадочны их речи.

   Только где твой Эдип?

   Увы! не довольно надеть мурмолку, чтобы сделаться твоим Эдипом, о всероссийский сфинкс!

  

   Декабрь, 1878

-------------------------------------------------------------------

 

«Сделалось внезапное, глубокое молчанье; вот "тихий ангел пролетел", – подумали все».

И.С.Тургенев «Дворянское гнездо»

----------------------------------------------------------------------------

 

Ксана Коваленко

Николаев, Украина

 

 

Все равно

 

 

По отношению ко мне у тебя геноцид:

Пытаешься вытравить мой запах,

Истребляешь мои вещи до надцатого колена.

 

Не старайся – мое сердце давно не стучит,

Я давно не хожу на задних лапах,

Я давно нетленна.

 

Особенно трудно вымести из углов налипшие перья.

У сфинксов и ангелов они выпадают чаще от безделья.

 

Все равно каждое утро

я буду будить тебя кошачьими менестрелями,

птичьими перестрелками,

собачьими вагантами.

 

Ведь еще никому не удавалось избавиться ни от одного ангела.

 

Все равно каждый вечер

я буду тебя баюкать звездными трелями

голубых гигантов

и красных карликов,

и песком посыпать твои ресницы

 

ведь еще никому не удавалось избавиться ни от одного сфинкса.

 

В твоей опустевшей квартире

на моей чудом уцелевшей картинке

Сфинкс грустит,

Ангел улыбается.

 

2010

 

 

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

----------------------------------------------------------------------

 

«На мою долю досталась «Книга эмблем» и т. д., тиснения 80-х годов, претолстейшая: на каждой странице были нарисованы 6 эмблем, а напротив изъяснения на четырех языках. Целый день я перелистывал мою книжищу и лег спать с целым миром смутных образов в голове. Я позабыл многие эмблемы; помню, например: «Рыкающий лев» — знаменует великую силу; «Арап, едущий на единороге» — знаменует коварный умысл (почему?) и прочее. Досталось же мне ночью! единороги, арапы, цари, солнцы, пирамиды, мечи, змеи вихрем крутились в моей бедной головушке; я сам попадал в эмблемы, сам «знаменовал» – освещался солнцем, повергался в мрак, сидел на дереве, сидел в яме, сидел в облаках, сидел на колокольне и со всем моим сидением, лежанием, беганием и стоянием чуть не схватил горячки. Человек пришел меня будить, а я чуть-чуть его не спросил: «Ты что за эмблема?»

 

                     Из письма И.С.Тургенева к студенческим друзьям.

 

Фото Андрея Врадия

 

---------------------------------------------------------------------------

«Журнал ПОэтов» № 2(26), 2011.

Учредители: ООО «Эхо планеты», Константин Кедров, Елена Кацюба

Идея журнала и творческая концепция – группа ДООС (Добровольное общество охраны стрекоз)

при участии Русского Пен-клуба, Факультета Поэтов и  Философов Московской академии образования,

при поддержке РОО «Центр современного искусства».

Главный редактор доктор философских наук Константин Кедров.

Директор издательского проекта кандидат исторических наук Эльмар Гусейнов

 

РЕДАКЦИОННЫЙ  СОВЕТ: Е. Кацюба (ответ. секретарь);  В. Ахломов; С.Бирюков – доктор  культурологии (Германия); А.Бубнов – доктор филологических наук; профессор В.Г. Вестстейн (Нидерланды); А. Витухновская; А. Городницкий; Э. Гусейнов – кандидат исторических наук; 

К. Ковальджи;  А. Кудрявицкий (Ирландия); Б.Лежен (Франция); В. Нарбикова; В.Рабинович – профессор Института культурологи.

 

Арт-директор Дарья Лупарева

Макет – Елена Кацюба

Обложка 1, 2, 4 стр. – Яков Красновский

Знак «Литературный ремикс» – Кристина Зейтунян-Белоус

-------------------------------------------------------------------------

В Москве «Журнал ПОэтов» продается в книжном магазине «Библио-Глобус»

Адрес: Мясницкая ул., д. 6/3, стр. 1.
Проезд до станций метро: "Лубянка", "Кузнецкий мост", "Китай-город".