ОТ ВЕТВИ РЮРИКА

“МК”, 3 апреля 2000 г.

– Давно слышала о вашем дворянском происхождении. Вы чуть ли не потомок Рюриковичей?

– Отец мой был режиссером и комическим актером. Мать - актриса. Мой прадед, Федор Сергеевич Челищев, умер в год моего рождения. Род Челищсвых восходит к герцогу Вильгельму Люнебургскому, участнику крестовых походов. Мой предок Андрей Бренко был крестником Калиты и женился на его внучке Марии Углицкой. Сын его, Михаил Бренко, племянник Дмитрия Донского, воевода и оруженосец, на Куликовом поле был и разрублен в доспехах Донского — в чело. По преданию, именно с тех пор род получил фамилию Челищевых. У Кипренского есть портрет мальчика Челищева – вылитая копия моей двоюродной бабушки. Ее брат, мой двоюродный дедушка, художник Павел Челищев, покинул Россию вместе с армией Деникина в 19-м году. 18-летнийхудожник захватил с собой узелок с красками. В Париже и в Берлине познакомился с группой Дягилева, оформил "Орфей" Стравинского. Композитор оставил воспоминание о нем как о мистике и астрологе.

— У вас славные предки. Ваша собственная судьба складывалась благополучно?

– После предварительной кафедральной защиты диссертации "Поэтический космос" в 84-м году появилась статья в "Литературном обозрении" – "На стыке мистики и науки", половина которой была посвящена разносу рериховцев, половина – моим идеям. В Литературный институт пришли два офицера КГБ и потребовали моего отстранения от преподавания. И с 86-го по 91-й годы длился мой вынужденный педагогический простой.

— Поэты Серебряного века догадывались о своей связи с космической жизнью. Не потому ли так захватывающе читается диалог с небом у Маяковского, Белого?..

-– Безусловно, то, что в мире называют "русским космизмом", в большой степени относится не к философии, а именно к поэзии. Самым главным ощущением своей жизни Андрей Белый назвал пережитое им на пирамиде Хеопса: "Сам себя обволок Зодиаком". Он попытался это передать и романе "Петербург, но, на мой взгляд, у него это не очень получилось Раннему Маяковскому удалось найти эту форму выражения То, что у нас называют понятием "футуризм", "авангард", это и есть прорыв в космической пространство. Коммунисты уничтожили Иверскую часовню, а художник Лентулов написал картину "Иверская часовня". Слава Богу, ее стали выставлять. Около нее в Третьяковке посетители всегда стоят в глубокой задумчивости.

— Лентулов – великолепный живописец...

– Гениальный. Он дружил с философом и священником Алексеем Введенским. Внутреннее пространство часовни художник вынес наружу, как бы вывернул се Увидев эту картину Лентулова на выставке, министерша Фурцева изрекла размашисто: "Руки оторвать тому, кто это выставил1"

— Да-а, суровая была!

- Суровая это не то слово. Они были настоящими гениями зла. Уничтожали самое-самое лучшее.

— Убили не только Гумилева и Мандельштама. Маяковского постарались отправить на тот свет...

– Я думаю, его просто убили. Дело не в том, нажал ли он на курок. История очень странная. В предсмертные месяцы к нему домой запросто захаживали профессиональные убийцы Агранов и Эльберт – не случайно поселили поэта рядом с Лубянкой. Они были специалистами по экзотическим, таинственным убийствам: кого за ноги и утащат подводу во время купания на даче, кого случайным выстрелом уложат на охоте, кого в электричке спустят под колеса. Убежден, что Маяковского убили. Я видел, как дрожала Вероника Витольдовна Полонская, когда об этом заходила речь и ей надо было нести ахинею, которую ей строго внушили.

– Уничтожили Маяковского не за сатирические вещи, хотя и здесь удары поэта по власти слишком размашисты и смелы для тех времен...

- В пьесе "Баня" он основательно задел Сталина, вывел его в Главначпупсе. Там были буквально цитаты из Сталина. "Изобразите меня сидящим за столом, как сидящим на коне". Ведь Иосиф Виссарионович считал себя основателем Первой Конной, хотя основал ее Тухачевский Художник Исаак Бродский написал апологетическую картину "Сталин и Ворошилов приветствуют парад Первой Конной". А когда приехали в Москву великие модернисты Давид Сикейрос и Диего Ривера, исговедовав шие коммунистическую идеологию, Сталин их принял. Независимые дерзатели, не оценив опасности, спросили вождя в лоб: "Что это футуристов у вас зажимают?" Сталин глубокомысленно изрек: "Революций в жизни и революция в искусстве вовсе не обязательно совпадают. Я думаю, что победившему рабочему классу ближе всего будет искусство революционного классицизма, в стиле французского классицизма", В "Бане" поэт прекрасно это обыграл: "Стили бывают разных Луев",.. "Сделайте мне красиво". Маяковский буквально цитирует "великого кормчего".

– Поэту очень навредила фраза Сталина: "Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи".

— Эта фраза нужна была вождю для отмывки. Он воспользовался письмом Лили Брик к нему, где она вопрошала, почему зажимают Маяковского. Безусловно, без приказа, без указания Сталина не могли зажимать гениального поэта. Он понимал: запрети Маяковского – слава его возрастет еще больше. И он устроил театр – написал эту фразу.

— А теперь, когда советское время кончилось, люди, сами служившие режиму, валят бремя вины на Маяковского — дескать, воспевал, восторгался...

– Они плохо знают историю искусства. Если мы пойдем по пути упреков, то давайте откажемся от Овидия, писавшего оды, от Горация, воспевавшего императора. Ведь поэт – более беззащитное существо, чем все остальные. С Маяковским вот что произошло: поэты гениальные и влюбляются гениально. Владим Владимыч влюбился в Лилю Брик. Влюбился – так уж влюбился. — "Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа..." — писал ом в стихотворении "Лиличка". А Лиле нравились не лирические стихи – ей нужны были революционные поэмы. Поэт не для страны их писал! — для Лили. Для ее мужа Осипа Брика. Лиличке понравилось - он еще написал. А она повторяла, как попугайчик, что ей внушил Ося, этот итературоведческий сухостой, теоретик революции. Как все фанатики, он невольно нанес поэзии немалый вред,

– Поэты чувствовали себя будетлянами...

— Их трагедия в том, что они предсказывали светлое будущее в ближайшее время. А на самом деле они заглянули не на десятки лет вперед, а в вечность. Я для себя сделал одно важное открытие: читая Маяковского, я чувствовал что-то очень знакомое. И вдруг вспомнилось самое сильное мое впечатление, когда впервые услышал православную службу. Перечитал Маяковского. Так это же "Глас третий". Пасхальный! Ликующий: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ. И сущим во гробех живот даровав". Речитативный и молитвенный строй - и есть ритмика поэзии Маяковского.

— Не кажется ли вам, что в самой атмосфере Серебряного века растворилась какая-то мощная космическая энергия, оплодотворившая целое поколение поэтов?

— Ну просто не протолкнешься от гениев: только среди футуристов – Хлебников, Маяковский, там же и Пастернак. Похожее творилось и в живописи, особенно в 19-м году. Там тот же гигантский прорыв, в частности "Черный квадрат" Малевича. Черный на белом, белый на черном, белый на белом... Это же не просто так. Казимир Малевич сказал: "Я открыл бездну. За мной авиаторы". Белый квадрат на черном – это сама бесконечность. Теперь иные говорят: "Я тоже так нарисую", Теперь – да. И после художника Лентулова можно переписать его "Иверскую часовню". Но получится просто копирование приема, но не чувства, которое охватило Лентулова или Малевича. Или Маяковского. В начале XX века человечество открыло для себя другое пространство. Люди знали верх, низ, право, лево. И вдруг откровение; можно двигаться от внешнего к внутреннему! Можно на ракете вылететь в космос, а можно внешнее пространство прочувствовать как свое. И наоборот: внутреннюю свою сущность – как пространство космоса. Произошел тот переворот в сознании, который в поэзии назвали футуризмом, в живописи – супрематизмом.

— Футуристу Маяковскому всеобщее отчаяние приносит мысль о сумасшедших домах. Экспрессия чувств в поэме "Облако в штанах" выражена эпатирующим выворачиванием наружу: "...Сквозь свой до крика разодранный глаз лез, обезумев, Бурлюк. Почти окровавив исслезённые веки, вылез, встал, пошел и с нежностью, неожиданной в жирном человеке, взял и сказал: "Хорошо!". И поэт подхватывает: "Хорошо, когда в желтую кофту душа от осмотров укутана".

— Кстати, многие не замечают, что поэма "Хорошо!" вышла отсюда Поэт не заискивал перед властью. Придирчивые критики имеют право упрекнуть его в малой образованности: гимназия и училище живописи, ваяния и зодчества..

— В его поэзии - знание мировой культуры.

— В том-то и дело. В "Облаке" и Овидий, и Вергилий, и Гете. Поистине "Солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи". Нужен был грандиозный масштаб личности, чтобы вести напряженный диалог с небом. "Эй, вы, небо! Снимите шляпу! Я иду! Глухо. Вселенная спит, положив на лапу с клещами звезд огромное ухо".

— Маяковский шутил, обращаясь к туповатым критикам: "Приходите лет через сто – там поговорим". 14 апреля исполнилось 70 лет со дня смерти поэта. А современное общество не желает читать не только Маяковского, но и вообще поэзию. Музей Маяковского снят ныне с государственного финансирования...

– Идет жуткий откат Даже когда все было запрещено, не было такого отката, который происходит сейчас. Это связано с общим падением культуры. Вообще искусство требует душевного усилия, а торжествует, как правило, духовная обломовщина, все требующее работы ума и души отметается на корню. Как всегда, мною званых, но мало избранных. Людей можно понять. Устали от пустых обещаний. 80 лет говорили: вперед, вперед, к светлому будущему. А таи — ничего Глухо Люди так сильно обманулись, что пересели верить себе и другим. Но в число "других" попали настоящие пророки и гении. Но это ненадолго. Вот посмотрите: американцы раза три открывали Малевича. В 30-х годах – там триумфальная выставка его работ. Потом его забыли В послевоенные годы снова начали им восхищаться. Затем, вычеркнув из памяти, в третий раз пришли к нему. На его выставке испытали потрясение, что в России такое искусство было аж в 20-х годах. Я думаю, и с поэзией будет похожее. Вторичное открытие неизбежно наступит Сегодняшнего стихотворного ширпотреба не надо бояться – надо делать свое. Футуристы были правы, поэт – это тог, кто создает но-во-е! Данте написал "Vita nova" – "Новую жизнь" – и создал "Божественную венную комедию", не похожую на "Илиаду". К сожалению, у нас восторжествовал канон Он насаждался издавна – писать по образцам. Может быть, это идет от старообрядческого переписывания Но что хорошо для переписчика, губительно для поэта У нас не поэты, а переписчики. Одни “переписывали” Лермонтова, другие Блока, третьи Есенина. Иные пытались писать под Маяковского, но выходило очень смешно. Настоящему поэту подражать невозможно, он слишком ярок, индивидуален, неповторим. Новое нас бесит, раздражает. У французов то же самое. Когда была первая выставка Пикассо в Париже, соседи с верхних этажей лили кипяток на публику, Обыватель пошел на расходы, чтобы облить то, что его раздражало. Или Наполеон III пришел на первую выставку импрессионистов, увидел совершенно невинную картину Эдуард Мане "Завтрак на траве" и огрел ее хлыстом.

— Футуристов прекрасно переводят на французский и английский.

— Новое легко перевести на любой язык Это чушь, что якобы метафору трудно переводить. Вот этот прорыв, который произошел по взгляде на поэтическое творчество, я и назвал метаметафорой.

— Новое поэтическое движение вы назвал ДООС — Добровольное Общество Охраны Стрекоз. Куда подевались стрекозы?

— Улетели в стихи. "Гаснет радужный крест стрекозы..."

— Трудно пришлось вам в период безработицы?

— Меня защищала только поэзия.

— Тогда вы должны быть счастливым в любви.

— Первый мой брак, в 19 лет, был очень коротким. Зато он подарил мне сына Павла уже 36 лет. Он по образованию геолог, но философский вещи, о которых я говорю, ему тоже близки. Ему посвящена "Бесконечная", одна из самых любимых моих поэм.

— А кто ваша вторая жена?

— Поэтесса Елена Кацюба. Мне было 22 года, когда мы с ней встретились.

— Быт не давит семью поэтов?

— Быта у нас никогда не было. Мы все время что-то делаем. И это что-то -- поэзия. Теперь мы вместе издаем метагазету для поэтов. Наш постоянный автор – Андрей Вознесенский. В редколлегию при жизни входили Генрих Сапгир и Игорь Холин.

— Вы как бы возобновили "Цех поэтов".

– Совершенно верно.

— Я поняла, что вы с женой питаетесь нектаром и амброзией.

— Бабушка Лены говорила: “Интеллигентный человек всегда лучше приготовит борщ, чем необразованная кухарка". Так что у нас с борщом все в порядке,

— Вы, господин Кедров, – настоящий уникум: и поэт, и доктор философии...

— Да, я преподавал в Литинституте 17 лет. Среди моих учеников были и ваш главный редактор Павел Гусев, поэты Алексей Парщиков, Александр Еременко, Илья Кутик, живущий ныне за границей, Мария Арбатова, Полина Дашкова и Егор Радов. Докторскую защитил в 96-м году Это была веселая защита. В Институте философии Академии наук комиссия шутила: "Вы нас так встряхнули". Я понял, что моя любовь к философии вполне взаимная. Мне и в любви везет. Но любовь – такая тонкая материя, что говорить о ней можно только в стихах.